– Нет!
– Слава богу. Такое, черт возьми, я хотел бы помнить.
Лизетт с трудом сдержала смех. А в следующее мгновение его палец вошел внутрь нее, туда, где она ощущала томление, влагу и голод, и ее любопытство превратилось в чистое желание. Макс вводил палец вновь и вновь, играл им с маленькой точкой, заставляя Лизетт извиваться и прижиматься к его руке подобно бесстыдной распутнице, желая еще и еще.
– Ну, так что, дерзкая девчонка? – спросил он хрипло. – Как тебе это нравится?
– Ты сводишь меня… с ума…
– Хорошо, – прошептал он ей на ухо. – Ты сводила меня с ума с того самого дня, когда я тебя встретил.
Качнувшийся дилижанс заставил ее подскочить у него на коленях, и она ощутила, как к ее заду прижалось что-то твердое. Его возбуждение? Должно быть. Эта особенность мужского тела была Лизетт известна. О господи, неужели это был его… его braquemard?
18 Такой толстый и мощный?
Она начала вновь и вновь водить по нему задом. Макс застонал.
– Господи боже, Лизетт… не… делай этого.
– Моя очередь, – ответила она жеманно, повторяя свое движение. – Как тебе нравится, когда тебя дразнят?
– Мне это нравится… слишком сильно, – рыкнул он.
Внезапно Макс усадил ее на свои колени боком, после чего расстегнул свои бриджи и в следующее же мгновение прижал ее руку к чему-то горячему, длинному и твердому.
Охх, вот, значит, каков его braquemard. Как любопытно. Лизетт никогда не думала, что он будет таким твердым. И в то же время податливым.
– Прошу, – произнес он утробно. – Ласкай меня, дорогая.
– Как?
– Вот так. – Сомкнув ее пальцы вокруг своей плоти, он показал ей. – Не так сильно… Да… О боже, да, именно так.
Его стон заставил Лизетт возликовать. Он был таким же пленником желания, как и она. Ощущать его столь очевидную беспомощность перед ней было очень волнующе – прямо как осознавать то, что он и правда приревновал ее к Видоку. Высокомерный и могущественный герцог не устоял перед ней? Это казалось невозможным.
И тем не менее его дыхание было еще тяжелее, чем ее собственное, а его braquemard – твердым как камень, становясь длиннее и тверже с каждым движением ее руки. И он называл ее «дорогой» и «дерзкой девчонкой» – словами, которые звучали по-настоящему нежно.
Макс выпустил руку Лизетт, чтобы вновь начать ласкать ее между ног. Девушка судорожно вздохнула. Ощущение было чудесным, гораздо чудеснее, чем она когда-либо могла себе представить.
А лучше всего было то, что это делал Макс. Это Макс целовал ее шею и плечо. Это Макс играл сладостной маленькой точкой у нее между ног с таким умением, что Лизетт почувствовала, как ее живот переполняет что-то, желавшее вырваться наружу.
– Макс… О господи, Макс…
– Да, дорогая, – ответил он отрывисто. – Бери то, что хочешь… Бери…
Кровь в ее венах пылала, а сердце бешено колотилось. Лизетт, казалось, в любую минуту была готова разлететься на осколки подобно стеклу… вибрировавшему так яростно, что оно… что оно… разбилось!
– Господи спаси! – закричала она, содрогаясь от прокатывавшихся по ее телу волн удовольствия.
Макс тоже разлетелся в ее руках на осколки. Он закричал, и что-то мокрое, пролившись на пальцы Лизетт, потекло по ее обнаженному бедру, испугав девушку.
Какое-то мгновение они просто сидели, трясясь и тяжело дыша.
Затем Макс поцеловал ее в ухо.
– Лизетт, моя дикая французская роза… Ты – просто чудо, – прошептал он, медленно осыпая поцелуями ее волосы и шею.
Ощутив мощный прилив стыда, девушка уткнулась лицом ему в плечо, чтобы спрятать свои пылавшие щеки. Это было нелепо, ведь в повозке царила темнота. Что же она наделала? Она поклялась, что не подпустит его к себе настолько близко, а теперь…
Достав из кармана платок, Макс начал вытирать ей руку. Когда он вытер свою собственную руку, Лизетт взяла у него платок и стала вытирать себе бедро.
Ее переполняло чувство унижения. Да что с ней было не так? Как она могла поощрять это и наслаждаться этим? Это из-за таких удовольствий маман оказалась настолько во власти папá?
Мужчины были настоящими дьяволами. Восхитительными, милыми дьяволами, способными заставить женщину забыть, кем она является.
– Лизетт… – начал Макс тихо.
Внезапно повозку залил свет газового фонаря. Взгляд Лизетт метнулся к окну, и она увидела проносившиеся мимо них дома. Они были в каком-то городе, а дилижанс замедлялся.
– О нет, – прошептала девушка. – Мы останавливаемся, чтобы сменить лошадей!
Неужели и правда прошло столько времени?
Изливая вполголоса такой поток французских ругательств, который заставил бы маман ею гордиться, Лизетт спрыгнула с колен Макса и, усевшись на другое сиденье, начала опускать свои юбки. Макс тоже ругался, спешно застегивая свои бриджи.
– Нужно было затянуть занавески, – проворчал он.
– Нет. Мы вообще не должны были… Не должны были… делать то, что сделали.
Господи боже, она даже не знала, как это назвать.
Макс посмотрел на нее, и его челюсть напряглась.
– Верно, – произнес он коротко. – Ты права.
Сердце Лизетт упало. Он не должен был с такой готовностью с ней соглашаться. Как он вообще мог так быстро об этом пожалеть? Впрочем, она не могла винить его за это, ведь сама уже жалела о произошедшем.
Правда ведь? Жалела?
Повозка остановилась во дворе трактира, и конюхи начали спешно менять лошадей. К ужасу Лизетт, Макс открыл дверь и выпрыгнул наружу.
– Обед был уже несколько часов назад, – сказал он, придерживая для нее дверь. – Я возьму нам ужин в дорогу. А ты, вероятно, захочешь сходить по нужде.
Обе эти мысли были вполне разумны, но они все равно ошеломили девушку, учитывая то, что они только что сделали. Однако она согласно кивнула, не в силах произнести ни слова, схватила свой ридикюль и спрыгнула вслед за ним. Несколько благословенных мгновений они пробудут в трактире, где Лизетт хотя бы временно сможет его избегать.
В трактире со стоянкой для дилижансов оказалась довольно удобная дамская комната, в которой в данный момент никого не было. Слава богу. Даже в свете свечи девушке хватило одного взгляда в зеркало, чтобы понять, что она выглядит ужасно. Она обронила шляпку, ее волосы растрепались, а губы – раскраснелись от многочисленных поцелуев Макса.
С другой стороны, предполагалось, что она была замужем.
