Я был совсем мальчишкой, когда он умер от аневризмы (не стану слушать Шонзагорргуттовы выдумки, пока сам все не проверю). Однако я успел кое-чему научиться. В конце концов, назвал же он меня в честь великих фокусников. И прежде всего в честь Гудини, знаменитого тем, что тот мог выпутаться из самого безнадежного положения. Главное, уверенность. Человек вообще способен на многое, только дайте ему время.
Вопрос в том, есть ли время у меня?
Скотч — штука крепкая, притом дешевая, легко перевозить, легко пользоваться. И все же глупо пытаться с его помощью связывать кого бы то ни было, иначе все копы таскали бы с собой не наручники, а моток липкой ленты. Ленту можно разодрать, даже если ты сплошь в ранах и порезах.
Только чем бы ее подцепить? Я снова заерзал и понял, что руки стянуты не столь крепко, как можно было ожидать. В предплечье резко кололо, наверное, от внутривенной иглы. Из-за капельницы и лента ослаблена. Я повел плечами, заработав приступ яростной боли. Давление на запястья усилилось, и лента с характерным хрустом сорвала с кожи волоски. Я скрипнул зубами.
Десять минут адской боли, и руки на свободе. Я отделался от иглы, еще пока трепыхался, в ужасе представляя, что через трубочку в мои вены вливается смертоносная дрянь.
Пальцы были как деревянные, не слушались, не гнулись. Однако за неимением других я принялся этими возиться со скотчем на ногах, едва сдерживая наворачивающиеся слезы. Чтобы размотать ленту, нужно подогнуть ноги, а это оказалось куда сложнее, чем я думал. И все-таки я их согнул, не раз сказав спасибо комбинезону, защитившему пушок на бедрах и голенях (только голым лодыжкам пришлось пострадать). Ноги — не руки, рвать скотч ногами проще и быстрее.
Недостаточно просто. Недостаточно быстро.
Оставался последний слой, как вдруг дверь кабинета распахнулась под аккомпанемент грубого бурчания и разудалого рок-н-ролльчика времен шестидесятых.
Я запаниковал. Бежать нельзя — лодыжки связаны. Впрочем, если не считать этого, я свободен и даже в состоянии кое-как подняться. Но я поступил лучше. Я закутался в одеяло, зажал в ладони иглу, которую выдернул из себя, и притворился, что сплю.
— Ни хрена не понял, почему мы не можем попросту всадить ему пулю, да и дело с концом, — прогнусавил кто-то. Судя по всему, Плосконосый.
— Идиот, — рявкнул Паркер (голос противный, как наждачка). — Во-первых, это должны видеть остальные. Во-вторых, с ним хотел поговорить Марконе.
— Ма-арконе! — презрительно ухмыльнулся Плосконосый. — Ему-то он зачем?
Умеет, говнюк, вопросы задавать. Я насторожился, тем временем усердно делая вид, что сплю — голова на грудь, глаза закрыты, мышцы расслаблены. Значит, скоро жди гостя.
— Кого колышет? Пусть денек поживет. В общем, сегодня он мне нужен.
Плосконосый хрюкнул.
— В Чикаго навалом бандюг. Марконе просто один из них, но стоило ему позвонить — и парень получил отсрочку. Да кто он такой? Чертов губернатор?
— Думать надо мозгами, а не яйцами, — невозмутимо ответил Паркер. — Это Чикаго один из городов Марконе. У него денег больше, чем у Господа Бога, предприятия по всей стране, собственные люди и в окружении здешнего губернатора, и в Вашингтоне. Он может сделать с нами все, что угодно. Скажет — подпрыгнем, скажет — в землю зароемся, а захочет, вообще сдаст полиции и слова поперек не услышит. Он нам не по зубам.
После недолгого молчания Плосконосый заявил:
— Ну-ну… Сдается мне, Лана права. Ты совсем размяк. Марконе не из наших. «Уличные волки» ему не подчиняются. Паркер, которого я знал десять лет назад, не задумываясь послал бы этого кренделя куда подальше.
— Остынь, парень, — примирительно заговорил вожак. — Паркер, которого ты знал десять лет назад, сейчас бы уже копыта откинул, а ты и подавно. Благодаря мне ты при деньгах, баб и дури сколько душе угодно, так что хорош вякать.
— Черта с два, — взъярился Плосконосый. — Лана права. Ты спекся. Мы немедля кончим сукина сына.
Я напрягся и приготовился сигануть. Лучше пусть пристрелят при попытке к бегству, чем при попытке притвориться спящим.
— Наз-зад! — отрубил Паркер.
Шарканье ботинок, глухое ворчание, скулеж. Плосконосый пыхтел от напряжения, поскуливал, крепился, а Паркер прижимал и прижимал его к полу, как заправский борец. Наконец Плосконосый рухнул на колени. От него за милю несло потом и пивным перегаром. Я почти заставил себя расслабиться, чувствуя и на своем лице капли холодного пота.
Плосконосый хныкал где-то внизу. Паркер рыкнул на него:
— Говорил же, слабак. Еще варежку разинешь, на людях или втихаря — не важно, и я сожру твое сердце.
Тон, которым была произнесена угроза, внушал поистине суеверный ужас. Кажется, ничего особенного — тон как тон, равнодушный и спокойный, почти скучающий, будто речь шла о починке карбюратора, однако мороз по коже продрал даже меня. Раздался какой-то скрежет, и Плосконосый, не сдерживаясь, завыл от боли. Вой тут же перешел в щенячий визг. Паркер бросил его и отошел на пару шагов.
— Вставай и позови ребят. Пусть возвращаются, пока не взошла луна. У нас сегодня отменная жрачка, а если Марконе не станет полюбезнее, то жрачки будет еще больше.
Я слышал, как Плосконосый долго возился на полу, прежде чем подняться. Ноги у него заплетались. Он медленно проковылял в кабинет и закрыл дверь. Я ждал, что Паркер вот-вот испарится и я смогу продолжить начатое. Так нет же. Испаряться он явно не торопился.
Проклятие.
Время поджимает. Стоит дождаться общего сбора ликантропов, и мне конец. Числом задавят. Не-ет, уж если давать деру, то прямо сейчас, немедленно.
Черт, я все еще связан. Пока развяжусь, Паркер подоспеет. Я только что слышал, как он расправился с парнем вдвое сильнее себя самого. Хорошо помню прогулку по его подсознанию. Там гнездится угрюмая, злобная тьма, что питается магической энергией и несгибаемой силой воли. Он вполне способен голыми руками порвать меня на куски, причем в буквальном смысле. Хуже всего, что он так и сделает, если я не перехвачу инициативу…
Попробовать свести его с ума? Сполна поквитаться за биту и скотч и расчистить путь к спасению? План не идеальный, и ежу понятно; вожак может опередить меня на раз-два. И тем не менее кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Я поднял голову, чтобы видеть ликантропа, стоявшего в полутьме, и заговорил:
— В твоем возрасте вредно так кипятиться. Отвлекся бы. Книжку, что ли, почитал…
Он застыл от неожиданности, а потом напружинился, как рассерженный кот, и резко обернулся ко мне. Молчал, молчал, глаза пучил. Наконец расслабился:
— А-а… Жив. Ну-ну.
— Не нукай, не запрягал. Спасибо, поспать дали.
Паркер оскалился:
— Да не за что. Часика через два оприходуем тебя. В лучшем виде.
