На улице до рези в глазах ослепительно сияло солнце. От палящих лучей горожане попрятались по домам, и даже соседская кошка скрылась в тени, вальяжно раскинувшись на ветке яблони. Лишь назойливое, нараставшее жужжание мухи где-то поблизости вывело его из оцепенения.
Айзеку казалось, что все вокруг счастливы. Они улыбаются, ругаются, мирятся, ссорятся, делают хорошие или осудительные поступки, показывая свои истинные чувства и эмоции, и только он изображает, притворяется и обманывает.
От раздражения стиснул руку, и, вспомнив, что в ней стакан, махом опустошил до дна.
- Лицемерная святоша! – срывавшаяся с языка брань лишь подхлестывала раздражение. Он устал ждать, сдерживаться. Ежедневный самоконтроль угнетал, и настроение все чаще было плохим. Подначивало ворваться в комнату Кэтрин, выплеснуть злость и заявить, что более терпеть не намерен.
«Черт, оказывается, люди действительно сродни животным!» – новая волна раздражения разливалась в груди.
Но разговаривать было бестолку: любые доводы она с гневом и истерикой отвергала, ведь в отличие от него, жила комфортно и душевно, и телесно.
- Если бы ты могла залезть в мою голову, тебя, святоша, хватил удар!
Достигнув всего, к чему стремился, Айзек не мог получить самого простого и естественного, что освящено церковным браком и положено ему на правах законного супруга.
- Продолжай, читай свои книжонки и слушай таких же чопорных дур, как сама, но потом не удивляйся, что супруг опускается до мерзости! – наслаждаясь ехидством, он зло рассмеялся. - Надо же, мерзость! Только дуры, как ты, могли назвать это мерзостью. И с тобой это делать действительно противно! – разъярился Айзек и с силой швырнул стакан на пол, от чего тот разлетелся на мелкие осколки.
Триумфальное возвращение в Блумсберг наделало много шума. Его имя стало синонимом успешного человека, прошедшего через неприятности, но смогшего их попереть. Кэтрин помогла в этом. Респектабельная и высокомерная, с отличными манерами, свидетельствующие о положении ее семьи, она произвела на общество Блумсберга впечатление, их хорошо приняли в городе, но именно из-за нее он был несчастлив.
«Мало, что уродина, еще и идиотка! – вспомнил жеманный голос супруги. Айзек отчетливо понимал, кому обязан возвышением, но платить столь высокую цену за это был не намерен. Нестерпимо хотелось сорвать злость на ком-нибудь, выплеснуть раздражение, и он позвонил в колокольчик. Когда в кабинет вошла экономка, негодующе бросил:
- Позовите Эмму!
- Она с миссис Гриндл.
- Тогда позже, когда закончат.
Мэри несказанно обрадовалась, что паршивке достанется. Она искренне недоумевала, за что девчонке повезло, и недолюбливала ее. С первого раза, как только увидела Ханну, сразу поняла, что та легкомысленная вертихвостка, но с хозяином не поспоришь. А теперь, видя, что мистер Гриндл в гневе, ликовала только от одного предвкушения о ее наказании.
- Да, мистер Гриндл!
«Пусть мерзавка попадет под горячую руку!» – подумала мстительная экономка и поспешила в гостиную, где Эмма знакомила хозяйку со свежими газетами.
Дождавшись естественной паузы, возникающую при перелистывании страниц, Мэри обратилась:
- Миссис Гриндл, прошу прошения, что потревожила, но мистер Гриндл ждет Эмму в кабинете.
- Что-то случилось? – оживилась хозяйка.
- Я не знаю. Он ничего не сказал.
- Иди, Эмма, – холодно отчеканила Кэтрин и посмотрела на компаньонку так, будто ее обвили в краже.
Взволнованная Ханна поднялась и почувствовала, что ноги заплетаются. Чего ожидать от мистера Гриндла, она не знала. Постучала в дверь дрожавшей рукой и вошла. Проходя вглубь комнаты, заметила исходящий из-под ее ног треск. Ничего хорошего это не предвещало.
Мистер Гриндл как обычно сидел за столом. Посмотрев на его серьезное лицо, Ханна почувствовала, что он опять будет развлекаться, доводя ее до слез.
«Нужно вытерпеть…» - она попыталась морально подготовиться к его грубостям и насмешкам.
- Вы справляетесь с обязанностями, возложенными на вас? – сходу спросил он.
- Да. Думаю, что да. Во всяком случае, я надеюсь, что справляюсь, и миссис Гриндл мною довольна, – на всякий случай уточнила она.
- Вот как? А думал, что стараться и надеться - это разные вещи! – вспылил Айзек.
Не понимая, к чему он клонит, и, не желая позволять ему долго и медленно над собой издеваться, Ханна набралась смелости и спросила:
- Вы или миссис Гриндл чем-то недовольны? Если так, прошу прошения. Впредь я буду еще более стараться.
- Правда? Выходит: сейчас вы не выкладываетесь полностью?
- Я стараюсь изо всех сил, мистер Гриндл.
- Если стараетесь изо всех сил, тогда как можете обещать что-то сверх возможностей?
Его взгляд был холодным и цепким. Неприятная улыбка не сходился с лица, а глаза были полны гнева. Ханна почувствовала, что и в этот раз он не успокоится, пока не доведет ее до слез. Как она уже успела заметить из прошлых встреч, после того, как расплачется, мистер Гриндл начинал потихоньку успокаиваться. Взвесив все за и против, решила, что он получит то, чего так жаждет.
- Я вас спрашиваю! – нахмурился он. – Как вы можете обещать то, чего не сможете выполнить?
Ханна продолжала молчать, рассматривая затейливый орнамент ковра. В конце концов, надо же ей настроиться на плач.
- Тогда выходит, что вы лгунья!
- Нет! Нет, мистер Гриндл, я говорю правду! – с жаром оправдывалась Ханна.
- Вы лжете! Я вижу это! – хозяин был похож на инквизитора, обличающего ведьму.
«Осталось добавить: покайся, Ханна, пока не стало слишком поздно!» – вздохнула она.
Айзек, казалось, тут же уловил саркастичную нотку в ее настроении. Резко встал из-за рабочего стола и приблизился к ней почти вплотную, пытаясь давить не только манерой общения, но и ростом.
Расстояние между ними было неприлично близким. Подумав, что если будет отпираться, он приблизится ближе, Ханна решила не упрямиться и, робко опустив глаза, пролепетала:
- Нет, мистер Гриндл.
- Я не расслышал?
- Нет, мистер Гриндл, – повторила громче.
Айзек отошел и, сложив руки за спиной, принялся расхаживать по кабинету.
«Вот Цирцея!» - довольно усмехнулся.
Ему нравилось ее упрямство и непокорность. Пытаясь давить, Айзек испытывал азарт. В Ханне присутствовала присущая женщинам изворотливость и коварство, естественная чувственность, от чего его кровь начинала бурлить. Благонравность и приличия, принятые в обществе и вознесенные до идеала, Айзека не прельщали, поскольку этого идеала в его жизни было и так с излишком. Он не был уверен: знает ли сама Ханна о своих достоинствах, и, скорее, склонялся к тому, что нет. Самодовольная мысль помочь ей познать себя, раскрыть грани ее порочности необычайно возбуждала.
