Вздохнув, Катя запустила руку в складки белого церемониального платья, в которое ее облачили перед обрядом, и вынула крошечный пузырек темного стекла. Тугую пробку пришлось вытягивать зубами — густая жидкость в пузырьке, вылившаяся на язык, остро пахла травами и еще чем-то знакомым, но названия этого чего-то Катя не могла припомнить, как ни старалась. Она зажмурилась и проглотила содержимое пузырька. Пустая склянка выпала из ее безвольно разжавшейся ладони в воду и бесшумно ушла на дно.
На бархатном синем фоне ночи замок казался сейчас двухмерным, плоским, вырезанным из бумаги. Катя знала, что в этот момент на нее смотрят сотни глаз, но не видела никого из зрителей. Ночь была теплой, летней, мягкой, но Кате казалось, что ее вытолкнули в зимнюю метельную тьму. Выпитое раскатывалось по телу студеной волной — вскоре Катю тряс такой озноб, что гребец был вынужден сильнее работать веслами, чтобы удержать ладью на плаву. Катя с трудом вцепилась в борта ладьи, изо всех сил стараясь не свалиться в воду, но озноб вскоре иссяк, вытек ледяной водой из кувшина, и огоньки на венках замигали, рассыпаясь пригоршнями золотистых искр.
Озеро погрузилось во тьму.
Гребцы причалили к камню, и двое перенесли из ладьи носилки с умирающим Кадесом, а третий, осторожно поддерживая эндору под руку, перевел ее на камень. Катя не видела абсолютно ничего: окутавшая ее тьма была непроницаемой, в ней никогда не было ни света, ни даже знания о свете. Гребец бережно усадил ее на теплую поверхность камня, впитавшую ласку солнечных лучей, и, протянув руку, Катя нащупала холодную влажную ладонь Кадеса.
— Мы на месте, — с трудом разобрала она свистящий шепот. — Мое новое тело справа от вас.
Катя повернулась, но не увидела ничего: ни озера, ни тела Кадеса-второго, ни замка. Тогда она пошарила справа и в конце концов наткнулась на человеческое плечо — горячее, крепкое, здоровое.
— Вот так, — сипло выдохнул Кадес. — Это он, да. Даймонии уже вылетели сюда.
— Я слышала, — откликнулась Катя, на ощупь перебираясь к Кадесу вплотную. Его лицо под ее пальцами казалось восковой маской, игрушкой, не имеющей ничего общего с живым существом. Запавшие глазницы, острый нос, ввалившиеся щеки…
— Страшно? — осведомился Кадес, и Катя услышала, что он смеется — тихо, едва различимо.
— Страшно, — призналась она.
— Мне тоже, — промолвил Кадес. — Не бойтесь, я буду бояться за нас обоих, а вы… вы просто делайте свое дело.
Катя кивнула, надеясь, что Кадес увидит этот жест во тьме.
— Скажите мне, когда все, — попросила она.
— Хорошо, — произнес Кадес. — Осталось недолго.
Мир окончательно погрузился во тьму и тишину. Не плескались воды озера, не дышали гребцы в ладьях. Тонкий запах маков в пышном венке на голове Кати казался единственным признаком того, что существует еще что-то, кроме мрака и безмолвия. И, когда Кадес, наконец, окликнул ее, Кате казалось, что прошла тысяча лет, не меньше.
— Пора…, - сдавленно прошептал Кадес, и затишье раскололось и рассыпалось стеклянным дождем: кругом завыло, заревело, загоготало бесчисленное незримое воинство. Над камнем захлопали неисчислимые мокрые крылья, и в зародившемся неверном свете Катя увидела отряд летучих мышей, круживших над ней и умирающим.
Конечно, существа, мерно нарезавшие круги над озером, не имели ничего общего с земными летучими мышами — Катя назвала их по первому впечатлению, увидев сморщенные тела, кожистые крылья и раззявленные рты, усеянные мелкими острыми зубами в несколько рядов. Даймонии исторгали невыносимые ликующие вопли, и Катя увидела, что источником света было серое лицо Кадеса — в нем будто бы зажегся тихий внутренний огонь.
Душа, трепетавшая за сжатыми губами, готовилась вырваться с последним вздохом. Даймонии торжествующе визжали — никакая жалкая смертная эндора не могла им помешать, они не обращали на нее внимания, никакого.
Да и кто бы отважился встать у них на пути?
Катя склонилась над Кадесом, почти вплотную приблизившись к его лицу. И, когда иссохшее лицо содрогнулось, а скопившийся огонь — теперь Катя отчетливо видела, что это мелкие искры, обладавшие, кажется, собственным разумом и волей — потянулся на свободу, она зажмурилась и прижалась к ледяным губам в поцелуе.
Даймонии зашлись в недоумевающем хриплом гомоне. Теперь они хаотически метались над камнем, и Катя чувствовала, как острые кончики их крыльев задевают ее по голове, срезая кончики трав и цветов в венке. Искры безжалостно обжигали язык — Кате казалось, что она хлебнула кислоты, и на какое-то мгновение теплая поверхность камня обморочно поплыла у нее под ногами.
Когда Катя уже думала, что не справится, боль прекратилась. Душа Кадеса в ней обрела собственную силу и волю, и на какой-то мимолетный миг внутреннее зрение Кати охватило все. Действительно все.
Параллель была огромной, и Катя сейчас видела каждый ее уголок. По далекому океану плыли корабли под алыми парусами, а на дне, в заросших илом развалинах древнего города, ворочалось во сне чудовище, состоявшее только из рук, пастей и щупалец. Изогнутый позвоночник горного хребта пересекал отважный маленький караван, и груз, притороченный к седлу одного из всадников, способен был разорвать тонкую золотую нить, на которую была нанизана и Земля, и Параллель, и бесчисленное множество других миров. В болотах, на невообразимой глубине среди гниющих трав и останков животных, по яйцам меречи пробежали первые трещины — крошечные двуглавые драконы рвались на волю. Русалки в ручьях глодали кости мертвецов и играли с резвящимися рыбами. Созвездие Древо Болотного Господа раскинуло по небу сияющие пальцы, и смертоловы неутомимо неслись по следам тех, кто отваживался противостоять их безымянному и безликому повелителю. По самой грани горизонта брели шестикрылые и шестирукие великаны, вращающие заржавленные колеса времени.
Переполнявшая Катю сила оторвала ее от поверхности камня и медленно подняла вверх. Даймонии летали вокруг, скалясь щербатыми ртами, но ничего не могли сделать: впервые за долгое время стаю охватил колючий страх. Теперь Катя не чувствовала ни ужаса, ни боли — впервые за долгое-долгое время ей действительно было хорошо и спокойно, как в детстве, когда душа и тело пребывают в полном согласии, и все, что случается — правильно. На кончиках ее пальцев вспыхнули яркие синие огоньки. На краю сознания мелькнула мысль, что сейчас она может все.
Разбудить чудовище на дне океана и с веселым гиканьем прокатиться на его спине.
Пройти вместе с шестирукими туда, где на вершине сияющей пирамиды разложен дымящийся жертвенник — и загасить его навсегда.
Отмотать время на полгода назад и никогда не взять в руки книгу Кадеса.
Жонглировать сверкающими шарами звезд, создавать и разрушать миры — она сама была и звездами, и мирами, и океаном, и чудовищем.
Она была — всем.
«И от этого ты хочешь отказаться? — мягко шепнул незнакомый голос. — Ты хочешь лишиться всего этого? Потерять себя?»
