— Именем закона! — глашатай развернул лист бумаги, украшенный полудюжиной печатей. — Его величество Георг, Божией милостью и волей король и владыка, приговаривает сих троих, Анхеля ауф Гиттера, Макса ауф Тодта и Виктора ауф Морана, к смертной казни…
В ушах зашумело. Эльза опустила глаза. В памяти мелькнул тот день, когда они с Габриэлем кормили оленей в парке. Неужели в одном мире могут существовать жестокие мерзавцы, людская боль и слезы — и олени, любовь, тепло, нежность? Неужели они могут быть в одном человеке?
Глашатай спустился с эшафота, и Габриэль с совершенно невозмутимым выражением лица прошел к стойке с мечами. Их выставили здесь не для того, чтоб рубить головы осужденным — они заслужили более страшную участь, и дюжина тяжелых мечей была лишь демонстрацией возможностей палача. И, когда Габриэль бесшумно снял со стойки черный двуручный меч, люди на площади дружно ахнули.
Эльза чуть ли не до крови закусила костяшку указательного пальца, чтоб не закричать. Помощники палача сразу поняли, куда дует ветер, и сделали шаг в сторону Габриэля, но тот с какой-то беспечной легкостью крутанул меч в руке, и помощники отступили, разумно предпочитая не связываться.
Габриэль каким-то плавным, скользящим шагом двинулся к первому осужденному. Тот из помощников, который был поумнее прочих, выхватил из-под столика с инструментами большую корзину.
Эльза зажмурилась. Площадь затопило тишиной, и в этой тишине отчетливо прозвучал короткий вскрик осужденного, а затем — тонкий свист меча. Что-то хрупнуло, а затем с глухим стуком упало на помост.
Эльза открыла глаза и увидела, что Габриэль стоит на помосте с мечом в правой руке и с отрубленной головой в левой. Толпу накрыло ликующими воплями, люди рядом с Эльзой кричали и радовались. Пусть осужденный был казнен не так, как планировалось — но он был казнен.
Голова полетела в расторопно подставленную корзину. Лицо Габриэля было спокойным и равнодушным, словно он рубил капусту, а не головы. Он безразличным взглядом посмотрел на людей на площади и шагнул к следующему осужденному.
Через четверть часа все было закончено. Габриэль вернул меч на стойку, спокойно спустился с эшафота — когда солдаты, сопровождавшие осужденных, подошли к нему и взяли в круг, он лишь кивнул и двинулся с ними к дворцу.
* * *
В родстве с королем есть свои преимущества.
Например, если вас арестуют за неподчинение его величеству, то вы будете сидеть не в каземате, а в собственных покоях. Конечно, у дверей поставят караул с приказанием стрелять на поражение при малейшем сопротивлении, но это уже мелочи. Вы можете переписываться с друзьями, принимать гостей и питаться не тюремной баландой, а своей привычной едой.
Чем не рай?
Габриэль никогда не слышал, чтоб король так кричал. Его величество утратил все внутреннее спокойствие и самообладание, он орал так, что любой портовый грузчик умер бы от зависти, и в итоге отходил строптивого племянника тростью. Габриэль не сопротивлялся: упал после третьего удара, подтянул колени к животу, свернувшись в позу эмбриона, и стал вспоминать оленей, пытаясь закрыть голову.
Почему-то от этого становилось легче.
Потом, когда король относительно успокоился, а лейб-медик привел Габриэля в чувство, последовал естественный вопрос:
— И какого дьявола ты так поступил?
Габриэль хотел было пожать плечами и не отвечать, но в итоге все-таки ответил:
— Их надо было казнить. Я казнил.
Его величество вынул из кармана платок и провел по вспотевшему лбу.
— Ты совсем ума лишился, — предположил он и, охнув, сокрушенно покачал головой. — Бунт королевского палача, надо же. Что с тобой делать?
Габриэль только руками развел.
— Найти нового Привратника Смерти? — предположил он. — Чтоб он меня казнил? У нас и без того казнят за всякий вздор, ну и меня уж заодно приберут…
Брови короля взлетели вверх от удивления. Он поднялся с кресла, подошел и положил тяжелую ладонь на голову Габриэля.
— Бредишь, — твердо сказал король и вздохнул: — Господи, только помешанного палача нам тут недоставало…
Габриэль вдруг подумал, что это шанс. Безумцы имеют редкую привилегию говорить правду.
— Дядя, ну это ведь и правда безумие, — произнес он. — Мы живем в век дирижаблей и поездов, в эпоху торжества науки и нового человека. А я снял голову с Альмы за то, что она изменила мужу. И должен был освежевать тех троих, как свиней.
Государь презрительно фыркнул.
— Они и были свиньи. Забыл, за что их осудили?
Габриэль помнил. В памяти мелькнуло лицо бедной Ивис, которая могла бы сейчас ехать на каторгу.
— Я ведь не предлагаю их отпустить, — мягко заметил он. — Пусть будет казнь, если человек виновен. Но снимать с людей кожу — это бесчеловечно, мы тогда становимся ничем не лучше убийц. Жестокость ради жестокости неугодна Господу, если изволите.
Король действительно смотрел на Габриэля, как на помешанного.
— Очень странно слышать это именно от тебя, — произнес он. Габриэль улыбнулся и ответил:
— Просто я разбираюсь в этом лучше всех, ваше величество.
И теперь он сидел в своих покоях, пил крепкий кофе и думал, кто отважится появиться здесь первым. Вечером, оставшись в одиночестве, Габриэль первым делом отправил записку к Эльзе: жив, здоров, под домашним арестом, ни о чем не волнуйся. Когда он уже погасил свет и лег в кровать, прибежал письмоноша с ответом, написанным на листке из девичьего блокнота беглым легким почерком:
«Габриэль, я верю, что все будет хорошо. Ты поступил очень правильно. Ничего не бойся. Я буду за тебя молиться, я тебя люблю. Приеду утром, надеюсь, меня пропустят».
Это признание настолько задело Габриэля, скользнув по самым глубинным струнам его души, что он не сомкнул глаз до рассвета.
Но первым гостем оказалась не Эльза, а Беньямин ауф Перес — он пришел как раз тогда, когда прислуга накрыла на стол, и сонный Габриэль налил себе первую чашку кофе. Молодой ауф Перес выглядел невероятно решительным — словно полководец, готовый отправить своих солдат в смертельную битву и победить любой, даже самой страшной ценой.
— Не ожидал вас увидеть, — признался Габриэль. Ему вдруг подумалось, что одного движения вот этого серебряного ножа, лежащего возле масленки, хватит, чтоб отправить незваного гостя на тот свет. Вот только Эльза никогда этого не простит. И ее признание останется лишь словами на бумаге.
Это его остановило.
— Я пришел к Вере, — признался Бен. Габриэль указал на кресло за столом, и незваный гость уселся.
— Веры здесь нет, как видите, — улыбнулся Габриэль и придвинул к Бену чашку кофе. — Ее покои в шестом крыле, рядом с ее высочеством Августой. Чем я могу вам помочь?
Он видел, что его доброжелательное спокойствие и любезность выводят Бена из себя. Похоже, пламенный революционер был готов к дуэли или драке — но не к разговору джентльменов.
