– Нет, не придется, – буркнул я хрипло. – Я много лет верил вам. Полностью. Безоглядно. Выходит, вы у меня в долгу.
Эбинизер отвернулся.
– Я хочу ответов. Я хочу правды.
– Больно будет, – предупредил он.
– От правды бывает больно. И мне все равно.
– А мне – нет, – вздохнул он. – Сынок, в мире нет никого, никого, кого мне хотелось бы уберечь от боли так, как тебя. И это слишком тяжелая ноша для твоих плеч – особенно сейчас. Это же тебя убить может, Гарри.
– Это не вам решать, – негромко произнес я.
Я даже сам удивился тому, как спокойно я это произнес.
– Я хочу правды. Дайте ее мне. Или уходите из моего дома и никогда не возвращайтесь.
Досада, даже злость мелькнули на лице старика. Он глубоко вздохнул, потом кивнул, положил бумажный пакет на журнальный столик и скрестил руки на груди, глядя в камин. Морщины на его лице словно разом сделались глубже. Взгляд его уперся в огонь и сделался твердым, даже пугающим.
– Ладно, – сказал он. – Спрашивай. Я отвечу. Но это может многое для тебя поменять, Гарри. Это может поменять твои мысли, твое отношение.
– К чему?
– К себе. Ко мне. К Белому Совету. Ко всему.
– Переживу. Эбинизер кивнул.
– Ладно, Хосс. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Начнем с простого, – сказал я. – Откуда вы знаете Кинкейда?
Он выдохнул и поморщился.
– По ремеслу.
– Ремеслу?
– Да. – Эбинизер присел на угол дивана.
Щен проковылял на своих пухлых лапах, обнюхал его и завилял хвостиком. Эбинизер улыбнулся ему и почесал его за ушами.
– Почти все сверхъестественные силы держат кого-то для работы такого рода. У Красной Коллегии, например, был Ортега. Мы с Кинкейдом более или менее коллеги.
– То есть вы оба убийцы, – сказал я.
Он не пытался отрицать этого.
– Не похоже, чтобы он вам нравился, – заметил я.
– Это давняя история, – кивнул Эбинизер. – Вопрос профессиональной этики и уважения. Границы. Кинкейд нарушил их лет сто назад в Стамбуле.
– Он не человек?
Эбинизер покачал головой.
– Тогда кто он?
– Среди людей встречаются такие, в жилах которых течет толика крови Небывальщины, – ответил Эбинизер. – Подкидыши, например, – наполовину люди, наполовину сидхе. Однако не только фейри могут скрещиваться с людьми, и плоды таких союзов обладают значительной силой. Но такие отпрыски, как правило, уродливы. Часто безумны. Однако иногда дети их кажутся обычными людьми.
– Как Кинкейд.
Эбинизер кивнул.
– Он старше меня. Когда я познакомился с ним, я еще не облысел, а он уже не первый век служил Твари.
– Какой еще твари? – не понял я.
– Твари, – повторил Эбинизер. – Еще одному наполовину смертному, как Кинкейд. Владу Дракулу.
Я зажмурился.
– Владу Цепешу? Дракуле?
Эбинизер покачал головой.
– Дракула приходился Дракулу сыном – и, надо сказать, по сравнению с папочкой был так себе, бледным подобием. Переметнулся в Черную Коллегию по юношеской дури. А вот родитель… Грозен. Опасен. Жесток. И Кинкейд несколько столетий был его правой рукой. Его знали как Адского Пса. Или просто Адопса.
– И он боится вас, – с горечью заметил я. – Черный Посох Маккой. Такая, что ли, у вас рабочая кличка была?
– Вроде того. Но это долгая история.
– Ну так начинайте, – буркнул я.
Он кивнул, задумчиво почесывая щена между ушей.
– С самого основания Белого Совета… нет, раньше, с того времени, как первые чародеи собрались, чтобы сложить Законы Магии, всегда находился кто-нибудь, желавший это уничтожить. Вампиры, например. Ну и фейри время от времени вступали с нами в разлад. Да и среди самих чародеев всегда отыщутся такие, которые считают, что мир куда приятнее без Белого Совета.
– Тю, – заметил я. – Даже представить себе не могу, чтобы такое пришло в голову кому-то из чародеев.
Голос Эбинизера сделался резче, холоднее.
– Ты не знаешь, что говоришь, парень. Не знаешь, что говоришь. На моем веку несколько раз случались времена и места, где одни эти слова могли стоить тебе жизни.
– Ну да… Моя жизнь в опасности… кто бы мог подумать. Кстати, с чего это вас прозвали Черным Посохом? – спросил я, и тут меня осенило. – Это не кличка! – задохнулся я. – Никакая не кличка. Это титул.
– Титул, – признал он. – Вынужденная мера. Время от времени Белый Совет оказывается связанным собственными законами, в то время как враги его не стесняют себя ничем. Поэтому создали особое ведомство. С особым положением в Совете. Одному чародею, и только одному, дана свобода определять, в каких случаях Законы извращены и оборачиваются против Совета.
Мгновение я молча смотрел на него.
– И это после всего того, что вы мне говорили о магии… Что она истекает из жизни. Из самых сокровенных сердечных желаний. Что на нас лежит ответственность использовать ее мудро – черт, что мы сами должны быть мудрыми, и добрыми, и достойными, чтобы данные нам силы действовали во благо. И это вы научили меня всему этому. А теперь вы говорите мне, что все это не значит ровным счетом ни гроша. Что все это время вы обладали лицензией на убийство.
Морщины на лице у старика сделались еще глубже и горше. Он кивнул.
– Убивать. Порабощать. Вторгаться в мысли других смертных. Искать знания и силы за пределами Внешних Врат. Превращать других. Плыть против течения времени.
– Так вы мокрушник Белого Совета, – сказал я. – При всей их болтовне насчет справедливого и мудрого использования магии, когда Законы Магии им мешают, они пользуются услугами убийцы. И вы им эти услуги оказываете.
Он промолчал.
– Вы убиваете людей.
– Да. – Лицо Эбинизера казалось высеченным из камня, а голос звучал негромко, но хрипло. – Когда другого выбора нет. Когда на чашу весов положены жизни. Когда бездействие равно… – Он оборвал фразу и стиснул зубы. – Я не хотел этого. И сейчас не хочу. Но когда приходится, я действую.
– Как в Касаверде, – предположил я. – Вы разрушили цитадель Ортеги, когда он бежал с нашей дуэли.
– Да, – кивнул он, продолжая глядеть в огонь, сквозь огонь. – При нападении на Архангельск Ортега убил больше чародеев Белого Совета, чем любой другой враг за нашу историю. – Голос его дрогнул на мгновение. – Он убил Семена. Моего друга. А потом явился сюда и попытался убить тебя, Хосс. И наверняка вернулся бы еще довершить начатое – как только оправился бы от ран. Поэтому я нанес удар по Касаверде. Убил его самого и почти две сотни его личных вассалов. И в доме вместе с ними погибли еще около сотни человек. Слуги. Почитатели. Пища. Мне сделалось дурно.
