Иначе говоря, эти люди были мародерами в мировом масштабе, торговцами смертью, упадком и кризисами. То есть, теми, кто в трудные минуты подталкивает целые народы к краю гибели, а затем подсчитывает барыши.
Да, целью преступного синдиката была прибыль, но деньги меньше всего интересовали тех, чьими руками они осуществляли свои злодеяния. Коварство и одновременно гениальность главарей этой организации заключались в том, что они повсюду использовали идеологических фанатиков или «моральных идиотов», как их заклеймил Магиллври. А главными мотивами этих «людей-орудий» были ненависть и твердая вера в радикальное переустройство мира. Таким образом, за спинами лощеных и самодовольных главарей простирались безрадостные поля убежденного сумасшествия.
Магиллври привел пример того, как они использовали свои «орудия» – тех, кто не помышлял о доходах и готов был пожертвовать всем, даже собственной жизнью, ради торжества какого-нибудь жестокого идеала. Это было совершенное произведение холодного и дьявольски расчетливого ума, страшное – и бесконечно комичное. Потому что все эти пламенные фрики, полагавшие, что творят новые небеса и новую землю, считавшие себя авангардом прогрессивного человечества, на самом деле плясали под дудку кучки корыстных негодяев, а это само по себе могло рассмешить даже самих богов.
Я спросил, есть ли у синдиката лидер – тот, кто принимает все решения.
Магиллври ответил, что у него до сих пор нет твердой уверенности. Никто из руководства организации вроде бы не имеет власти больше других, у каждого своя роль. Однако он согласился, что вся организация в целом может быть подчинена одному преступному уму, и мрачно добавил, что это выяснится, как только все они окажутся за решеткой.
– Тюрьма давала ответы и не на такие вопросы, – с кривой усмешкой добавил он.
– У них есть конкретные подозрения?
– Вряд ли что-то конкретное, иначе они не стали бы брать заложников. Мы действовали предельно осторожно. Правда, с тех пор, как нам стало известно о существовании синдиката, нам удалось помешать некоторым из их самых опасных операций. Они – непревзойденные мастера пропаганды. Дик, ты когда-нибудь задумывался, какое дьявольское оружие – современные средства массовой информации? Взяв их под контроль, можно беспрепятственно отравлять и развращать разум огромных масс людей. Поверь – это самая опасная вещь в мире. Использовать ее можно с благой целью – примерно так, как мы использовали газеты и телеграфные агентства во время войны, но с их помощью легко распространить и самую чудовищную ложь. К счастью, долго обманывать всех невозможно, со временем ложь сама себя опровергает, но лишь после того, как развеет семена зла по всему миру. Взять, к примеру, ту же Ирландскую республиканскую армию. Их первоклассные пропагандисты сумели убедить весь мир в том, что ирландцы – храбрый, щедрый, веселый, талантливый и добродушный народ, жестоко порабощенный расчетливыми и корыстолюбивыми англичанами, тогда как – Бог тому свидетель! – их вожаки являются полной тому противоположностью.
Тут стоит напомнить, что Магиллври родом из Ольстера
[20], поэтому имеет известные предрассудки.
– Полагаю, все члены руководства синдиката – вполне уважаемые люди в глазах рядовых обывателей?
– И весьма, – мой приятель коротко кивнул. – На днях я встретил одного из них во время обеда у… – Чуть понизив голос, он назвал имя одного из членов правительства. – Перед Рождеством я ездил на облавную охоту в Саффолк, и один из предводителей этой компании, замаранный в крови по уши, стоял на номере рядом со мной. Между прочим, вполне приятный и общительный малый.
Затем мы вернулись к делу. Магиллври предложил мне, изучив все детали, сблизиться с кем-нибудь из видных членов синдиката. Допустим, с шропширским сквайром. Возможно, мне удастся наткнуться на что-нибудь такое, что выведет нас на след заложников. Он по-прежнему верил в довольно абсурдную мысль, что мне якобы присущ какой-то особый нюх, которым не обладают профессионалы.
Я согласился, что это отличный план, и мы договорились, что я проведу воскресенье в его квартире, изучая секретные досье.
Уже собираясь уходить, я хотел было упомянуть о наших с Гринслейдом экспериментах, но после всего, что сообщил мне Магиллври, решил, что это малосущественно. Поэтому только поинтересовался, не знаком ли он с мистером Домиником Мединой.
Магиллври улыбнулся.
– Зачем он тебе понадобился? Вряд ли он имеет какое-то отношение к твоей деревне.
– Не знаю. Я много о нем слышал и подумал: неплохо бы с ним познакомиться.
– Мы встречались всего несколько раз, но должен признаться – я был очарован. Он очень красив.
– Да, мне говорили. И это единственное, что меня в нем смущает.
– Если бы ты его увидел! Это не какой-нибудь дамский угодник. Это единственный известный мне человек, которого обожают женщины и который нравится мужчинам. Он первоклассный охотник, многообещающий политик и блестящий оратор. Однажды я слышал его речь. Я не очень разбираюсь в ораторском искусстве, но в конце у меня возникло непреодолимое желание встать и аплодировать ему стоя. Он повидал мир, а еще он хороший поэт, хотя тебя это вряд ли заинтересует.
– Не понимаю, почему ты это говоришь, – возразил я. – Я совсем неплохо разбираюсь в поэзии.
– Ну да, как же: Вальтер Скотт, Маколей, Теннисон. Но Медина не по этой части. Он царь и Бог для молодых литераторов, смелый новатор. И еще он превосходно владеет кучей языков.
– Что ж, надо думать, знакомство окажется приятным. Я сообщу тебе о своих впечатлениях.
По пути с вокзала я отправил письмо мистеру Медине, приложив послание Гринслейда, и на следующее утро в клубе меня ждал вежливый ответ.
Медина писал, что Гринслейд не раз упоминал о нашем общем увлечении охотой на крупную дичь, он наслышан обо мне и с нетерпением ждет встречи. К сожалению, в этот уик-энд ему придется уехать из Лондона, но он предлагает пообедать вместе в понедельник. Местом встречи был назван небольшой старомодный клуб для избранных, почти все члены которого были владельцами обширных поместий и заядлыми охотниками.
Я заметил, что жду этой встречи со странным интересом. Так, в воскресенье, пока я просматривал бумаги в кабинете Магиллври, мысли о мистере Медине не покидали меня. Мое воображение рисовало нечто среднее между гвардейцем-гренадером и Аполлоном Бельведерским, разодетым по последней моде. Но когда я назвал свое имя дворецкому клуба, и на мой голос обернулся молодой человек, гревший руки у камина в прихожей, мне пришлось выбросить эту картинку из головы.
Доминик Медина оказался примерно одного роста со мной – то есть, чуть меньше шести футов, и на первый взгляд выглядел довольно хрупким. Однако опытный взгляд, умеющий оценить мужскую стать, моментально определил бы в нем крепкого и очень развитого физически человека. Несмотря на это, он казался худощавым – и поэтому моложе своих лет, а его осанка и походка были легкими, как у канатоходца.
