– Еще бы, – ответил Пью. – Это тот, который потом работал на нас в Сан-Франциско. Он получал от агитаторов крупные суммы и переводил их в Британское министерство финансов, не забывая оставить себе комиссионные – десять процентов.
– А парень, однако, не промах! – одобрительно кивнул Берминстер.
– Так вот, Рам Дасс, случалось, беседовал со мной на эти темы. Он был мудр, как змий, и предан нам, как пес, и уже тогда предвидел вещи, которые мы только сейчас начинаем осознавать. Он говорил, что в будущем наступления будут вестись на психологическом фронте, и считал, что наше правительство должно, помня об этом, заранее готовиться к защите. Вот была бы потеха! Представьте: высокие чины сидят за учебниками и штудируют азы психологии!.. Но в том, что он говорил, был смысл. Он считал, что самое страшное оружие в мире – это способность управлять массами, и хотел искоренить его источник, то есть тех, кто массами управляет. По его мнению, у каждого из таких лидеров имеется источник силы, что-то вроде волос Самсона, и если эти «волосы» обрезать, они становятся безобидными… Помните зиму 1917 года, когда большевики устроили заварушку в Афганистане, и их идеи начали просачиваться в Индию? Так вот, Рам Дасс утверждал, что именно он остановил эту игру своими психологическими уловками.
Неожиданно Сэнди взглянул на Медину.
– Вы, сэр, хорошо знаете наши дальние рубежи. Скажите, не приходилось ли вам встречаться с гуру, который обитал у подножия хребта Шаньси восточнее Кайканда?
Медина покачал головой.
– Никогда там не бывал. А что?
Сэнди выглядел разочарованным.
– Рам Дасс рассказывал о нем. Я надеялся, что и вы его знали.
Принесли клубную мадеру, и пока мы ее дегустировали, в зале ненадолго воцарилась тишина. Это был поистине божественный напиток, и воздержание Медины вызвало у меня сочувствие.
– Вы много теряете, – весело пророкотал Берминстер, и на мгновение все опять посмотрели на Медину.
Тот улыбнулся и приподнял бокал с водой.
– Sic vini abstemius qui hermeneuma tentat aut hominum petit dominatum, – произнес он.
Найтингейл перевел:
– Это означает: если хочешь стать большим человеком, будь во всем умерен.
Послышался хор протестующих голосов, и Медина опять поднял бокал.
– Я всего лишь шутил. У меня в этом вопросе нет никаких принципов или правил, просто спиртное мне не нравится, вот и все.
Среди нас только двое владели латынью: Найтингейл и Сэнди. Взглянув на моего друга, я поразился произошедшей с ним перемене. Его лицо горело острым интересом. Когда же его глаза, не упускавшие ни одного жеста, ни одного движения Медины, неожиданно встретились с моим взглядом, помимо любопытства я заметил в них тревогу.
Берминстер принялся с воодушевлением защищать Бахуса, остальные присоединились к нему, но Сэнди неожиданно занял иную позицию.
– В этом латинском изречении заложен глубокий смысл, – заметил он, обращаясь, главным образом, к Медине. – На земле есть такие места, где полное воздержание от алкоголя считается привилегией. Вам не приходилось иметь дело с племенем улаи, обитающим в горах Каракорума? Нет? Что ж, если когда-нибудь вы встретите проводника по тем местам, расспросите о них, ибо это весьма необычный народ. Они исповедуют ислам – и поэтому им полагалось бы быть трезвенниками. Но на самом деле все они отъявленные пьянчуги. Пьянство для них не традиция, а обязанность, их еженедельная тамаша
[28] заставила бы даже Фальстафа дать зарок не пить никогда в жизни. Но их священнослужители – а у них своего рода теократический строй – абсолютные трезвенники. Их трезвость – залог власти. Когда кого-то из них хотят лишить сана, его насильно накачивают вином…
С этого момента вечер в кругу этих замечательных людей перестал мне нравиться.
Медина был, как всегда, весел и общителен. Но что-то в нем явно задело Сэнди, и мой друг стал откровенно раздражительным. Время от времени он ввязывался в споры – и слишком запальчиво для воспитанного человека, а в остальное время молчал, дымил трубкой и односложно отвечал на вопросы соседей.
Около одиннадцати я решил, что пора уходить, и Медина тоже стал прощаться. Он предложил мне прогуляться вместе, и я с радостью согласился, поскольку возвращаться домой мне еще не хотелось.
Я уже надевал плащ, когда ко мне подошел Сэнди.
– Загляни сегодня в клуб, Дик, – сказал он, – мне необходимо с тобой поговорить.
Произнес он это таким категорическим тоном, что я удивленно поднял брови.
– Прости, – сказал я, – но я обещал пройтись с Мединой.
– К черту Медину! – воскликнул он. – Делай, что тебе сказано, или горько пожалеешь!
Подобное обращение мне не понравилось, тем более что Медина находился совсем рядом и мог слышать его слова. Поэтому я довольно холодно сказал, что не собираюсь отменять данное слово. Тогда Сэнди резко повернулся и ушел. В дверях он столкнулся с Берминстером и даже не извинился.
Герцог потер ушибленное плечо.
– Старина Сэнди еще не привык к мирной жизни, – рассмеялся он. – Похоже, ему не стоило злоупотреблять мадерой.
Стоял погожий и тихий мартовский вечер, ярко светила луна, и чем дольше мы шли по Пиккадилли, тем радостнее становилось у меня на душе. Великолепный обед и превосходное вино, конечно, сыграли в этом свою роль, как и тот факт, что я оказался в обществе людей интересных и, можно сказать, избранных. С каждой минутой Медина нравился мне все больше, и на мгновение меня посетило недостойное чувство превосходства, возникающее, когда твой старый друг, которого ты любишь и ценишь, вдруг начинает вести себя неподобающе.
Я пытался понять, что так встревожило Сэнди, но тут заговорил Медина, словно прочитав мои мысли:
– Славный парень этот Арбутнот. Я давно хотел с ним познакомиться, и он оправдал все мои ожидания. Однако он слишком долго пробыл в Азии. Когда такой живой ум, как у него, долго не взаимодействует с равными себе, он может утратить связь с действительностью. Разумеется, то, что он рассказывал сегодня, чрезвычайно любопытно, но мне кажется, его рассказ несколько приукрашен.
Я согласился, однако даже намека на критику со стороны Медины хватило, чтобы возродить мою преданность старому другу.
– И все же, – возразил я, – как правило, в его фантастических теориях что-то есть. Я не раз был свидетелем того, как Сэнди оказывался прав, а опытные и трезво мыслящие люди ошибались.
– Охотно верю, – сказал Медина. – Вы хорошо его знаете?
– Мы друзья, – коротко ответил я, – и вместе прошли через многое.
Пока мы пересекали Беркли-сквер, в моей памяти одно за другим проносились те экзотические и опасные места, в которых нам с Сэнди довелось побывать.
