За завтраком – он, кстати, оказался совершенно восхитительным, – Медина, по обыкновению, пил только воду, а я исправно отведывал то редкостный рейнвейн, то выдержанный портер, то какое-то и вовсе доисторическое бренди. За столом нам прислуживал Оделл, и я получил возможность как следует рассмотреть его и запомнить все приметы: необычной формы голова, плоское желтоватое лицо, лохматые черные брови и блестящие глаза-бусинки.
В библиотеку, расположенную на втором этаже, мы не стали подниматься, а расположились в небольшой курительной в конце гостиной. Там, в застекленных шкафах, хранились рыболовные снасти и охотничьи ружья хозяина, а на стенах висела пара отлично выделанных голов оленей и горных козлов.
Еще по пути сюда я принял решение раз и навсегда убедить Медину в моей полной лояльности. Он должен получить веские доказательства того, что я – мягкая глина в его руках; только тогда он рискнет полностью раскрыться. Поэтому во время завтрака я не спускал с него глаз, словно преданный пес. Пару раз мне приходило в голову, что я рискую перестараться, но он принимал мое поведение как должное.
Когда я впервые его увидел, мне показалось, что этот человек напрочь лишен тщеславия. Но теперь обнаружилось, что у мистера Медины этого добра хоть отбавляй, а его скромность и сдержанность – всего лишь маска для публики, под которой прячется безграничное самодовольство. Он расслабился, сбросил с себя маску, и за внешним лоском я увидел бесконечно холодную и надменную душу. Не более того, но и этого мне вполне хватило. Он был слишком горд, чтобы впасть в банальную похвальбу, но держался важно и напыщенно. Ко всему на свете он относился с едким цинизмом, за исключением разве что себя самого. Это выглядело бы чудовищно и вульгарно, если б за этим не стояло совершенное актерское мастерство.
Я был глубоко впечатлен. Мне даже не приходилось напрягаться, чтобы это показать.
При этом Медина беспрестанно говорил обо мне. Казалось, он задался целью обнажить все условности и нормы, все вопросы чести и правила поведения, которых мог придерживаться такой человек, как я, – и только для того, чтобы уничтожить их своими меткими и ядовитыми замечаниями. Иными словами, я наблюдал за попыткой проделать то, чем обычно занимается сам сатана: выдать черное за белое, а зло за добро.
Разумеется, я охотно пошел у него на поводу и вел себя, как преданный ученик. Заодно он высмеял мои скромные житейские притязания – мирную жизнь на лоне природы в окружении семьи. Он заявил, что все это слишком банально, чтобы всерьез помышлять о такой чепухе. Я, по его мнению, был создан для куда более важных вещей, и он намерен указать мне путь к ним. Медина явно подводил меня к какому-то делу, к которому я еще не был готов.
Ох, хотел бы я, чтобы Сэнди увидел меня в эту минуту: сидящим в кресле в курительной Медины, наслаждающимся его отменной сигарой и повторяющим вслед за ним каждое слово, как прилежная школьница, которая хочет понравиться учительнице. Это было не сложно – рассуждал он здраво и убедительно, и хоть мой мозг противился буквально всему, что он говорил, язык мой легко вторил ему. Медина пребывал в отличном настроении и был ласков со мной, как хозяин с неразумным псом.
Уже собираясь уходить, я задержался на пороге и косноязычно пролепетал:
– У меня не хватает слов, чтобы выразить, что для меня значит знакомство с вами. Это… это, я полагаю, важнейшая вещь в моей жизни… То есть, я хочу сказать, что…
В ответ я поймал пристальный взгляд его поразительных глаз. В нем не было ни грана доброты – одна покровительственная снисходительность. Думаю, он был доволен тем, что нашел человека, готового служить ему телом и душой.
Я тоже остался доволен и по пути домой испытывал внутренний подъем, какого не ощущал уже много дней. Теперь-то уж точно все сдвинется с места!
В клубе меня ожидало еще одно приятное известие – письмо от Сэнди. На конверте красовался французский штемпель, который я не сумел разобрать, а внутри оказалась всего лишь короткая записка, но и она меня невероятно воодушевила.
«Есть успехи, – говорилось в ней, – но предстоит еще много работы, поэтому встретиться и поговорить пока не получится. Но я буду время от времени посылать тебе письма. Сжигай их немедленно после прочтения. Подписаны они будут именами лошадей, победивших на последнем дерби, но не латиницей, а буквами греческого алфавита. Никому ни слова о наших делах, ни одной живой душе. И ради всего святого – держись поближе к М., обхаживай его, как верный слуга».
Не слишком содержательно, но внушает надежду, несмотря на то что этот старый негодяй явно не спешил домой. Интересно, что он там раскопал? Вероятно, что-то существенное, иначе не стал бы разглагольствовать об успехах.
Вечером мне нечем было заняться, но я был все еще слишком возбужден, чтобы засесть у камина с книгой и трубкой. Ввязываться в клубную болтовню мне не хотелось, поэтому я отправился в знакомый паб, где рассчитывал встретить кого-нибудь из более молодого поколения.
И первым, кого я там обнаружил, оказался Арчи Ройленс, который приветствовал меня радостным возгласом и сообщил, что приехал в город на пару дней – нанести визит врачу. Недавно он едва не свернул себе шею, неудачно свалившись с лошади во время скачек, но уже чувствовал себя нормально, если не считать небольшой скованности в плечевых мышцах. Из упрямства он стал ходить даже больше, чем до падения, и увлеченно занялся охотой на оленей. Кажется, я уже упоминал, что он был моим соарендатором леса Мэчри.
Я предложил Арчи сходить в мюзик-холл или закатиться на второй акт в какой-нибудь театрик, но у него возникла другая идея. Среди множества его причуд было давнее желание стать выдающимся танцором, хоть он и не блистал на этом поприще до падения, а теперь и вообще не мог танцевать. Он заявил, что желает познакомиться с новейшими веяниями в хореографии и предложил заглянуть на часок в один небольшой, закрытый для посторонних клуб, расположенный где-то в Марилебон
[33]. У клуба этого была скверная слава: там по вечерам шла большая картежная игра и не соблюдались законы о торговле спиртным, но именно там можно было увидеть лучших танцоров столицы. Я не стал возражать, и мы вышли на Риджент-стрит в то сравнительно спокойное время, когда деловые люди уже вернулись домой, а прожигатели жизни еще сидели в театрах и ресторанах.
Апрельский вечер был поистине божественным, и я заметил, что хотел бы оказаться в местах, где можно куда полнее насладиться весенней погодой.
– А вот я только что с шотландских лугов! – подхватил Арчи. – Боже, послушаешь кроншнепов – просто душа радуется. Едем со мной в пятницу, Дик, я покажу тебе кучу любопытнейшей всячины. Ведь ты умный человек, и мог бы стать превосходным натуралистом.
Как раз в эту минуту по Лэнэм-плейс пронесся легкий ветерок, и я подумал, что многое бы отдал за то, чтобы иметь возможность принять это предложение. Потом мысли мои вернулись к делу, за которое я взялся, и в результате к тому времени, когда мы добрались до клуба, настроение у меня успело напрочь испортиться. К тому же попасть внутрь оказалось сложнее, чем в Ватикан. Лишь долгими увещеваниями и щедрыми чаевыми Арчи удалось убедить швейцара, что мы с ним имеем достаточно запятнанную репутацию, чтобы нас можно было впустить.
