Наконец мы оказались в ярко освещенном зале, декорированном в китайском стиле. Около двадцати пар двигались на паркетной площадке, еще столько же сидели со своими бокалами за маленькими столиками. Заплатив по пять шиллингов за выпивку, мы отыскали свободные места, уселись и уставились на танцоров. И почти сразу мне почудилось, что все это действо припахивает чем-то кладбищенским. Джаз завывал и громыхал какую-то варварскую мелодию, а на паркете двигались марионетки с постными лицами. В их па не было ни веселья, ни куража – одно лишь унылое совершенство. Партнеры-профессионалы – поджарые молодые люди с кроличьими головами и блестящими волосами, зализанными назад и за уши, прижимали к груди женщин всевозможных размеров и форм. Несмотря на это, всех их объединяла общая черта: безжизненные глаза и неподвижная маска на лице. Вся эта макабрическая процессия двигалась под синкопированные африканские ритмы подобно машинам. Может, кому-то это и покажется восхитительным, но я не любитель подобных развлечений.
– Я долго не выдержу, – шепнул я Арчи.
– Да, оркестр посредственный, но я приметил пару отличных танцоров. Только взгляни на ту девушку в зеленом платье, которая танцует с еврейским юношей!
Я взглянул и увидел стройную девушку, совсем молодую. Ее можно было бы назвать красивой, если б не обилие макияжа и нелепо взбитая прическа. Несмотря на свои скудные познания, я сразу понял, что она настоящий мастер, ибо на каждое ее движение было приятно смотреть, и даже рваный, дребезжащий регтайм она превращала в поэзию. Однако лицо ее меня поразило – оно было слепым, если вы понимаете, о чем я. То есть, лишенным даже тени выражения. Египетская мумия в сравнении с ней выглядела бы деревенской хохотушкой. Я невольно подумал: что же должна была пережить эта несчастная душа, чтобы обрести такой взгляд?
Я перевел глаза – и передо мной возникла фигура, которая показалась мне знакомой. Тем не менее, я едва узнал в ней Оделла, дворецкого Медины, в великолепном вечернем костюме с белоснежным жилетом и алмазными запонками в твердых накрахмаленных манжетах сорочки. Сейчас, вне службы, в нем безошибочно угадывался кулачный боец. Я видел таких, как он, в окраинных пабах, где проводились бои. Меня он не замечал, потому что тоже пристально следил за девушкой в зеленом.
– Ты знаешь, кто она? – спросил я Арчи.
– Какая-то профессионалка. Черт, она блестяще танцует, но у бедняжки такой вид, будто ей жизнь не в радость. Любопытно было бы с ней поговорить.
Тут музыка оборвалась. Оделл подал знак танцовщице, и та покорно, как собачонка, направилась к нему. Он сказал что-то стоявшему рядом с ним чернобородому мужчине, затем все трое покинули зал через дальнюю дверь. В следующее мгновение я увидел, как фигура девушки промелькнула за той дверью, через которую вошли мы.
Арчи рассмеялся.
– Этот здоровяк наверняка ее муж! Держу пари, она зарабатывает на жизнь им обоим танцами в подобных местах, а по вечерам он ее еще и поколачивает. И я бы основательно помолился, прежде чем встрять в драку с таким малым…
Глава 8
Слепая пряха
С сегодняшней точки зрения те дни представляются мне одними из самых мучительных в моей жизни. Я уже окончательно убедил себя, что ключом ко всему был Медина, но был вынужден ждать, как больные у Овечьей купальни, пока кто-нибудь возмутит воду
[34]. Единственным, что меня утешало, была глубокая неприязнь к человеку, который завладел мною. Я еще не так много знал о том, что он собой представляет, но то, что я знал, вызывало у меня только отвращение. Он превратил меня в раба, и каждая капля крови свободного человека в моих жилах кипела от возмущения. И в то же время я был полон решимости оставаться смиреннейшим из рабов, готовым целовать следы тирана. День отмщения рано или поздно наступит, и я дал себе слово, что расквитаюсь с ним сполна. Пока же я благодарил небеса за то, что они наделили его слепым пятном тщеславия, которое не позволяет ему замечать прорехи и недочеты в моей маскировке.
Большую часть недели мы не разлучались. Я завтракал с ним два дня из трех, мы часто выезжали в Брайтон подышать свежим воздухом. Он пригласил меня на обед, который устроил в Палате общин в честь какого-то канадского государственного деятеля, заставил посетить роскошный бал у леди Амисфорт и раздобыл для меня приглашение на вечеринку в Вирлсдоне, потому что и сам туда собирался.
Я послушно следовал за ним повсюду. Должен признать, что в присутствии других людей, он относился ко мне замечательно: то и дело интересовался моим мнением, всегда считался с моими взглядами, вовлекал в обсуждение тех или иных тем. В результате Мэри получила письмо от своей кузины, в котором та сообщала, что я, кажется, полюбил бывать в светском обществе и пользуюсь успехом. Письмо это Мэри переслала мне, добавив в приписке насмешливые поздравления.
Со всеми этими задачами я справлялся без усилий, поскольку бессознательно поддавался обаянию Медины и без труда подыгрывал ему. Но как только мы оставались одни, его поведение круто менялось. В голосе появлялся металл, его мнения становились непререкаемыми, а хозяйские интонации звучали все чаще. Я возвращался домой, скрипя зубами от бешенства. Никогда еще у меня не было работы хуже.
Оставаясь в одиночестве в своей комнате в клубе, я принимался мысленно тасовать те скудные факты, которые были мне доподлинно известны, но эта головоломка никак не желала складываться в ясную картину. Магиллври сообщил, что по поводу Оделла практически ничего не удается выяснить, а его агенты на Пальмира-сквер зафиксировали крайне мало посетителей, не считая разносчиков и бродячих шарманщиков. Так что мое предположение о процветании массажного заведения мадам Бреда оказалось ошибкой. Только какая-то женщина часто покидала дом номер четыре и возвращалась в него, но она не передвигалась пешком, а всегда ездила на такси. Скорее всего, что это была одна и та же дама, но она так закутывалась в шали и прятала лицо под капюшоном плаща, что утверждать это с уверенностью было невозможно. Постепенно накопилось множество мелких наблюдений: однажды были привезены уголь или дрова; закутанная дама дважды выходила вечером и возвращалась через пару часов, хотя обычно ее можно было видеть только днем. В доме вставали рано и ложились поздно; пару раз оттуда доносились звуки, похожие на плач, но это могла быть и кошка. В общем и целом во всем этом не было ничего нового, и в конце концов я пришел к выводу: либо я иду по ложному следу, либо агенты Магиллври никуда не годятся.
Что у меня имелось на руках кроме этого? Твердое и обоснованное подозрение в отношении Медины. Но в чем я мог его заподозрить? Только в том, что он ведет себя со мной не так, как мне нравится, любит позабавиться с гипнозом и нравится мне все меньше, чем чаще я его вижу? Я знал, что его образ, выставляемый напоказ, насквозь фальшив, но самым серьезным грехом, в котором я мог бы обвинить Медину, было всего лишь непомерное тщеславие. Ну, а то, что его дворецкий был завсегдатаем ночных клубов, вообще не имело отношения к моему поработителю.
