Но лишь присмотревшись, я обнаружил, насколько удивительны ее глаза, обращенные к огню. Даже в полумраке было видно, что они пронзительно синие, как пара сапфиров. Их великолепие не портили ни старческая поволока, ни помутнение зрачков, но я мгновенно понял, что эти глаза незрячи. Как я об этом догадался – не знаю, потому что никаких внешних признаков слепоты не было. Просто взгляд этих синих звезд был обращен внутрь, и они походили на задернутые шторы на окнах наполненной ослепительным светом комнаты, в которой кипит жизнь. При этом они каким-то образом излучали могучую жизненную энергию, сияли и вспыхивали, словно отражая каждое движение души.
Нет, я никогда еще не видел столь поразительного женского лица! Но в тот же миг, как я окончательно разглядел его, я понял, что красота эта – дьявольская, а свет этой души – огонь, мука и ненависть самой преисподней.
– Ричард! – донесся до меня голос Медины. – Я пригласил вас, чтобы познакомить с моей матерью.
И я тут же повел себя, как какой-то театральный персонаж: шагнул к стулу, взял одну из этих прекрасных рук – она не противилась – и коснулся ее губами. В ту минуту это показалось мне совершенно уместным. Лицо медленно повернулось ко мне, на нем появилась легкая улыбка – такая, какую можно увидеть на лице греческой мраморной статуи.
Женщина обратилась к Медине на незнакомом языке, и он ответил на нем же. Вопросы и ответы быстро чередовались, но я даже не пытался разобрать знакомые мне слова, потому что главным тут был ее голос. Я узнал те завораживающие интонации, которые звучали надо мной, когда я лежал с завязанными глазами в доме на Пальмира-сквер. Теперь я точно знал, кто был третьим в той комнате.
Потом голос обратился ко мне по-английски – с тем странным напевным акцентом, который я так и не смог определить.
– Вы друг Доминика, и я рада с вами познакомиться, сэр Ричард Ханней. Сын рассказывал мне о вас. Садитесь поближе!
Я придвинул единственное свободное кресло – низкое и настолько глубокое, что сидеть в нем приходилось почти лежа. Моя голова оказалась на одном уровне с лежащей на подлокотнике стула рукой. Неожиданно эта рука легла мне на голову, и теперь я узнал не только ее голос, но и прикосновение.
– Я слепа, сэр Ричард, – произнесла женщина. – Я не могу видеть друзей моего сына, но хочу знать, как они выглядят, и у меня есть только одно чувство, которое может мне в этом помочь, – осязание. Вы позволите мне провести рукой по вашему лицу?
– Поступайте, как вам угодно, мадам, – ответил я и с воодушевлением добавил: – О, как бы я хотел вернуть вам глаза!
– Хорошие слова, – кивнула она. – Словно слышишь родного человека. – И я почувствовал, как ее легкие пальцы заскользили по моему лбу.
Я сидел лицом к красному полотнищу огня, плещущемуся в камине, – единственному светлому пятну в полутемной комнате, и догадывался, что сейчас произойдет. Потому-то и оторвал взгляд от пламени и уставился на темные корешки томов, стоявших на нижних полках за камином. Пальцы пожилой дамы чертили какие-то узоры у меня на висках, а затем провели две длинные линии параллельно бровям, и я почувствовал, как вниз по моей спине опускается приятная расслабленность.
Но я был готов к этому и без особых усилий сопротивлялся. Больше того: мой мозг работал крайне напряженно, потому что именно в это момент я планировал, как наилучшим образом разыграть эту партию. В конце концов я медленно опустил голову на мягкую спинку кресла и прикрыл веки.
Нежные пальцы были весьма настойчивы, и мне пришлось откинуться подальше – так, чтобы они не могли до меня добраться.
– Вы спите, – произнес голос. – А сейчас вы проснетесь…
Я несколько растерялся, гадая, как наилучшим образом изобразить это пробуждение, но она сама помогла мне. Ласковый голос внезапно превратился в отрывистое змеиное шипение:
– Встань! – услышал я. – Живее!
Я вскочил, как на пружинах, и замер, глядя на огонь и соображая, как действовать дальше.
– Смотри на господина! – снова раздался голос, повелительный, как команда сержанта-инструктора по строевой подготовке.
Это мне помогло. Я знал, где стоит Медина. И, пользуясь словами Библии, мои глаза взглянули на него, как глаза служанки смотрят на руку своей госпожи. Я застыл перед ним, немой, потрясенный и полный готовности повиноваться.
– На четвереньки, – приказал он. – Встань на четвереньки!
Я исполнил приказание, радуясь тому, что проверка оказалась настолько простой.
– Теперь – к двери! Нет, не на ногах… Открой и закрой ее дважды… А теперь принеси в зубах нож с дальнего столика!
Я подчинился. Зрелище, полагаю, было удивительное: умственно вполне здоровый человек скакал по комнате на четвереньках, словно законченный безумец.
Я принес в зубах нож для разрезания бумаги и остановился, не решаясь подняться на ноги.
– Встань, – велел Медина, и я выпрямился.
Женский голос произнес окончательный приговор:
– Он готов!
Медина рассмеялся.
– Осталась последняя проверка, – сказал он. – Самое время. Если он ее не пройдет, это означает, что его понадобится еще немного вышколить. Никакого риска – он все равно ничего не вспомнит, потому что его разум сейчас принадлежит мне.
Он шагнул ко мне и отвесил хлесткую пощечину.
Я принял ее с христианским смирением. Даже не особенно рассердился. Больше того, я бы подставил и другую щеку, если б не счел, что это окажется некоторым излишеством.
Потом он плюнул мне в лицо.
Это, честно признаюсь, оказалось для меня весьма серьезным испытанием. Только с огромным трудом мне удалось сдержаться и безропотно стерпеть эту грязную варварскую выходку. Но я справился. Я даже не поднял на него глаза, а платок достал из кармана только тогда, когда Медина отвернулся.
– Приручен окончательно, – услышал я его голос. – Просто удивительно, до чего легко эти англосаксы подчиняются сильному духу. Вот и полезное орудие, матушка!
Больше они не обращали на меня внимания, словно я превратился в предмет обстановки, каким они меня и считали. По их мнению, я спал, точнее – пребывал в каком-то призрачном мире и не мог вернуться к нормальной жизни без приказа. Я ничего не понимал и ничего не запоминал, кроме того, на что указывал мне один из них. Медина сел в мое кресло, женщина возложила руку ему на голову, и они заговорили так, словно были одни среди пустыни. А я все это время безропотно стоял на ковре, не решаясь пошевелиться и едва дыша, чтобы не испортить спектакль.
Поглядеть со стороны – симпатичная картинка, что-то вроде «Возвращения блудного сына» кисти какого-нибудь там Симпкинса, что висит в здании Королевской академии.
Но нет, черт подери, ничего подобного этой сентиментальной композиции в этих двоих не было. Я созерцал поразительную и трагическую сцену. Пляшущее пламя выхватывало из темноты фигуры, полные античной красоты и достоинства. Царственный профиль женщины, ее величественная поза, жутковатая музыка ее голоса как будто принадлежали иному миру, начисто лишенному вульгарности, и то же можно было сказать и горделивом лице ее сына. Они походили на королеву и наследника престола в изгнании, замышляющих пролить реки крови, которые вознесут их обратно к вершине власти.
