Верите ли, бывали дни, когда я ложился в постель, чувствуя себя запуганным до помрачения рассудка. Я испытывал острое отвращение и ненавидел его всем сердцем. Мне давно стало ясно, что он безумен, но это безумие опиралось на отточенную логику и быстрый, как молния, рассудок.
Именно поэтому однажды я почти попался. Случилось это, когда я отправился в клуб проверить, нет ли известий от Мэри, но вместо этого меня ждала там длинная телеграмма из Норвегии от герра Гаудиана. Как только я ее распечатал, рядом возник Медина, который заметил из клубного зала, как я вошел.
Мы с Гаудианом договорились пользоваться простым шифром, и, слава богу, он отправил свое послание не из Мюрдаля, а попросил сделать это друга, живущего в Христиании. Если бы на бланке стоял почтовый штемпель Мюрдаля или Ставангера, моя игра была бы кончена.
Оставалось пойти ва-банк, что я и сделал.
– Надо же! – воскликнул я. – Телеграмма от приятеля из Норвегии! Я, кажется, говорил вам, что собирался в июле порыбачить в Лердале? Я и сам уже почти забыл об этом, потому что запрос отправил еще в марте, а ответ пришел только сейчас.
Я протянул ему два листа бумаги, он посмотрел на место отправлен и сказал:
– Текст зашифрован. Хотите прочитать его сейчас?
– Если вы не против подождать минуту-другую. Это простой код моего изобретения. Расшифрую в два счета.
Мы уселись за один из столов в зале, я взял перо и чистый лист. В шифрах я разбираюсь, и, наскоро заменив значения нескольких букв и цифр, я без особого труда воспроизвел телеграфное послание, а затем протянул написанное Медине. Он прочитал:
«Верховья Лердаля свободны с первого июня. Оплата – двести пятьдесят крон с возможностью продления на август еще за сотню. Количество удочек не ограничено. Лодка на каждом озере. По договоренности можно рыбачить на приливных волнах с проходным лососем. Если условия приемлемы, телеграфируйте слово „да“. Вы должны быть на месте не позднее 29 июня. Заранее запаситесь креветками. Моторную лодку можно взять у Бергена. Андерсон. Гранд-отель, Христиания».
Городя всю эту чепуху, я параллельно читал шифровку в неискаженном виде и запоминал текст наизусть. Вот что в действительности сообщал Гаудиан:
«Наш друг поссорился с тюремщиком и жестоко его избил. Я вмешался и запугал последнего так, что теперь он выполняет только мои указания. Он останется тюремщиком, охраняющим моего помощника, пока я не прикажу его освободить. Вместе с тем я решил, что нашего друга безопаснее перевести в Англию. Отправляемся в понедельник. Телеграфирую адрес в Шотландии, буду ждать указаний. Тюремщик не выдаст, я уверен. Не волнуйтесь, все в порядке».
Четко зафиксировав это послание в памяти, я разорвал телеграмму в клочки и выбросил в корзину для мусора.
– Так что, вы едете? – спросил Медина.
– Нет. Я решил отказаться.
Взяв со стола бланк, я написал ответ: «Увы, вынужден отменить Лердаль», подписался и указал норвежский адрес. После чего вручил бланк швейцару и велел отправить. Любопытно, что случилось с этой телеграммой? Возможно, она до сих пор лежит на стойке администратора «Гранд-отеля» в Христиании, дожидаясь мифического Андерсона.
Когда мы шли на Хилл-стрит, Медина взял меня под локоть и заговорил приятельским тоном.
– Я хочу дать себе пару дней отдыха. Возможно, в самом начале июня. Может быть, ненадолго съездить на континент. Мне бы хотелось, чтобы вы поехали со мной.
Это предложение меня озадачило. Медина не мог покинуть Лондон перед самой ликвидацией своего преступного синдиката, и у него не было причин вводить меня в заблуждение, поскольку я жил в его доме.
Неужели произошло нечто такое, что заставило его изменить дату? – размышлял я. Выяснить это – задача первостепенной важности. Я попытался разговорить Медину, интересуясь предстоящей поездкой, но так ничего и не добился.
На следующий день, когда я в одиночестве сидел в курительной, внезапно появился Оделл, позади которого маячила высокая и тощая фигура Тома Гринслейда. Я был рад видеть его, как никогда, но сразу заговорить не осмелился.
– Ваш хозяин наверху? – спросил я дворецкого. – Передайте ему, что пришел доктор Гринслейд. Это его старый друг.
У нас было всего две минуты до возвращения Оделла и появления Медины.
– Я от твоей жены, – шепнул Гринслейд. – Она мне все рассказала. Я должен передать тебе, что у нее новости о мисс Виктор и маркизе. Оба в безопасности. Есть что-нибудь о мальчике?
Как только вошел Медина, Том воскликнул:
– Друг мой, как я рад видеть вас! Мне пришлось приехать в Лондон для участия в консилиуме, и я решил повидаться с Ханнеем. Я даже не надеялся застать дома столь занятого человека, как вы.
Медина был подчеркнуто корректен. Самым что ни на есть любезным тоном он поинтересовался успехами Гринслейда, а затем спросил, как ему после стольких путешествий живется в английской провинции. Не без сожаления в голосе он принялся вспоминать лессовые долины и ветреные центральноазиатские плато, где они впервые встретились. Оделл подал чай, и мы втроем уселись за стол. Выглядели мы при этом самой дружеской компанией во всем Лондоне. Я, как бы между прочим, задал несколько вопросов о Фоссе, потом упомянул Питера Джона. Тут на Гринслейда нашло вдохновение, позже он рассказал мне, о чем думал в ту минуту: было бы совсем неплохо иметь еще один канал связи.
– Думаю, с ним все в порядке, – протянул он. – Иногда животик побаливает, но, я полагаю, это от переменчивой погоды и ранней спаржи. Леди Ханней немного беспокоится, но ты же знаешь, какая она. Все матери первым делом грешат на аппендицит. Но я присматриваю за малышом, нет причин волноваться, Дик…
Отдам себе должное – я верно истолковал намерения доктора. Но держался я так, словно слушал его вполуха, а поместье Фоссе и семья для меня бесконечно далеки. Более того, и на самого Тома Гринслейда я посматривал так, будто его присутствие вызывало у меня только скуку, и мне нечего было ему сказать. Когда гость собрался уходить, не я, а сам Медина проводил его до двери.
Все это было серьезным испытанием для моего самообладания, ибо я отдал бы все, что угодно, за возможность поговорить с Томом долго и обстоятельно… Во всяком случае, у меня хватило ума не поверить его россказням о Питере Джоне.
– Этот ваш доктор славный парень, – заметил Медина, вернувшись.
– Я бы так не сказал, – без всякого интереса обронил я. – Нудный тип. Постоянно носится с какими-то деревенскими сплетнями и пересудами. Но я желаю ему только добра: ведь именно ему я обязан дружбой с вами.
Пожалуй, можно сказать, что в тот день мне везло. Очевидно, я как-то особенно угодил Медине.
– Почему бы вам не перебраться в библиотеку из курительной? – спросил он. – Она в вашем распоряжении, и летом здесь прохладнее, чем в любой другой части дома.
