Я снова приложил трубку к уху. Голос Мэри звучал надрывно.
– Ты слышишь меня? – перебил я. – Я сейчас в библиотеке мистера Медины и не могу мешать ему телефонными разговорами. С Питером Джоном все будет хорошо. Даже Гринслейд, мнительный, как никто, спокоен на этот счет, так что можешь быть уверена – бояться нечего. Но если ты хочешь посоветоваться с другим врачом – я не против. Но лучше сделать это поскорее, потому что я, возможно, в начале июня уеду за границу… Да-да, очевидно, после второго.
Слава богу, Мэри все поняла.
– Но ведь второе – это совсем скоро. Почему такая спешка, Дик? Я не могу вернуться домой, не повидав тебя. Пожалуй, я приеду на Хилл-стрит.
– Хорошо, – сказал я. – Как хочешь.
Я положил трубку и с усмешкой взглянул на Медину. – Женщины такие паникерши! Вы не будете возражать, если моя жена сюда наведается? Она не уймется, пока меня не увидит. К тому же она вбила себе в голову, что нам необходим опытный хирург, который проверил состояние аппендикса нашего сына. Чушь несусветная, но уж таковы женщины!..
Судя по всему, Медина ничего не заподозрил.
– Конечно. Пусть леди Ханней приходит. Напоим ее чаем. Жаль, что в гостиную как раз сейчас нельзя. Ей бы понравилась моя коллекция миниатюр.
Мэри появилась через четверть часа и справилась со своей ролью просто блистательно. В особняк Медины буквально ворвался эталонный экземпляр взволнованной и глуповатой матери. Глаза у нее были припухшие, словно она недавно плакала, кроме того, по дороге ей удалось сдвинуть на бок шляпку и растрепать прическу.
– О, как же я волнуюсь! – возопила она сразу после того, как извинилась перед хозяином дома. – Бедный Питер Джон так мучается животиком! И няня говорит, у него ночью опять поднималась температура… Я уже виделась с профессором Добсоном, и он говорит, что освободится в четыре сорок пять… Наш сынишка такой славный мальчуган, мистер Медина, но я чувствую, что мы должны его оберегать. Но если мистер Добсон найдет, что с ним все в порядке, обещаю больше не волноваться. Я думаю, и доктор Гринслейд будет рад услышать столь авторитетное мнение, потому что он тоже места себе не находит… Ах, нет-нет, спасибо, но я не могу задерживаться, какой уж тут на чай… Меня ждет такси, я вот-вот опоздаю на поезд. Мне еще нужно заехать на Уимпол-стрит и забрать мистера Добсона!..
И она удалилась так же стремительно, как и появилась, задержавшись на миг только у зеркала, чтобы поправить шляпку.
– Я сразу телеграфирую, как только его осмотрит хирург. И, Дик, если что-нибудь окажется не так, приезжай немедленно. Бедный, бедный малыш… Ты, кажется, сказал – после второго июня? Я очень надеюсь, что тебе удастся поехать. Конечно же, тебе необходимо отдохнуть от своей суматошной семьи… До свидания, мистер Медина! С вашей стороны было так любезно терпеливо выслушивать всякие материнские глупости… Присмотрите за Диком и не позволяйте ему чересчур волноваться!
Все это время с моего лица не сходило отрешенное выражение. Я изображал скучающего и одновременно стыдящегося женской глупости мужа. Но я уже начал понимать, что Мэри лепечет вовсе не первые попавшиеся слова. Она что-то пыталась сообщить, и я должен был понять, что именно.
– Бедный, бедный малыш! – продолжала она причитать, садясь в такси. – Я день и ночь молюсь, чтобы он выздоровел… Мне кажется, он справится, Дик… Я надеюсь, о, как я надеюсь… что и тебе будет не о чем волноваться… до второго июня…
Когда я поворачивался к Медине, который стоял на верхней ступени у дверей дома, я уже знал, что «бедным малышом» следовало бы назвать вовсе не Питера Джона.
Глава 17
Новая фигура на Пальмира-сквер
В последние две недели на Пальмира-сквер появилась новая фигура. И в округе, где все знали всех в лицо, она не осталась незамеченной. То была средних лет леди, скорее всего, старая дева из числа тех, что посвящают все свое время помощи больным и неимущим. Вид она имела соответствующий: простое черное платье, на шее, несмотря на вполне теплую погоду, дешевая горжетка, в руках – видавшая виды черная шелковая сумочка. Фигура этой дамы неплохо сохранилась, но волосы, затянутые в тугой чопорный пучок, серебрились сединой. В целом она производила впечатление былой элегантности, и, взглянув со стороны, можно было отметить ее на редкость легкую и красивую походку. Помимо сумочки, она обычно держала в руках пачку брошюр и журналов, и в любую погоду имела при себе дешевый, плохо свернутый зонт.
Леди посещала докторский дом с медной табличкой, дом учителя музыки и всевозможные меблированные комнаты и дешевые пансионы. Кажется, она имела какое-то отношение к расположенной в четверти мили от площади церкви Святого Иуды Фаддея
[52], где недавно появился молодой и энергичный приходской священник. В этом священнике леди души не чаяла и восторгалась его энергией и красноречием. Она охотно рассказывала о себе и всегда с готовностью объясняла, что ее работа имеет благотворительный характер, что сама она происходит из приличной семьи, живет на доходы со скромного капитала, квартирует в Хэмпстеде, а отец ее был викарием в Истборне. Манеры ее отличались мягкой простотой и полным отсутствием покровительственного отношения к собеседникам.
Все это привлекало к ней простых людей, и они охотно выслушивали ее, тогда как перед кем-нибудь другим давно бы захлопнули дверь. Таковы уж обитатели Пальмира-сквер – они не слишком учтивы, не очень терпеливы и вовсе не религиозны.
Занималась леди главным образом тем, что записывала утомленных работой слуг и горничных из этого района Лондона в различные организации и кружки при церкви Святого Иуды. В этом продвинутом приходе жизнь буквально кипела: репетировало хоровое общество, регулярно проводились встречи матерей, заседали клубы воскресного дня, по вечерам работала школа для взрослых. Леди раздавала брошюры, пропагандировавшие деятельность Общества покровительства девушкам, Союза матерей и прочих подобных организаций, и пыталась добиться от своих собеседников обещания посетить хотя бы одно из церковных собраний.
Конечно, вряд ли она добилась бы успеха у здешних врачей и учителей, хоть и упорно навязывала им свою литературу. А горничные, кухарки и служанки были слишком забиты, чтобы решиться на что-нибудь большее, чем выслушать леди-благотворительницу на пороге и произнести «Да, мисс». К их хозяйкам ее не допускали, не считая одной владелицы меблированных комнат, которая была методисткой и считала церковь Святого Иуды орудием Сатаны.
Однако в доме номер четыре с горничной леди повезло. Девушка была родом из глухой кентской деревушки – рослая, с плоским, как блин, лицом, от природы медлительная и крайне подозрительная. Посетительницу она приветствовала холодно, но мало-помалу оттаяла и согласилась принять «Журнал святого Иуды». Спустя два дня, когда у горничной был выходной, она встретила на улице недавнюю гостью и согласилась немного прогуляться вместе с ней.
