– Дэви, – повторил я. – Твой папа нас ждет. Может, все-таки пойдем?
– Да, сэр, – кивнул он и вложил свою руку в мою.
До конца дней мне не забыть последнего взгляда на библиотеку в доме на Хилл-стрит: режущий глаза свет, от которого корешки книг блестят, словно шелковый гобелен, покрытые пеплом угли в камине, и человек, безвольно, как брошенная кукла, сидящий на стуле. После всего, что случилось, это может прозвучать странно, но в ту минуту самым сильным моим чувством была жалость – именно так. Доминик Медина казался самым одиноким существом на всем белом свете. У него никогда не было настоящих друзей кроме самого себя, и бешеные амбиции отгородили его от всего человечества. Теперь, когда их не стало, он лишился всего, словно нагой человек в арктической пустыне, и ему оставалось только замерзать среди обломков своей болезненной мечты.
В автомобиле Мэри обессиленно откинулась на спинку сиденья.
– Надеюсь, я все-таки не шлепнусь в обморок, – сказала она. – Передай мне, пожалуйста, зеленый флакончик.
– Господи боже, зачем? – воскликнул я.
– Глупый, – улыбнулась она, – это же просто туалетная вода.
Мэри рассмеялась, и смех ее немного оживил, хоть она и оставалась бледной, как мел. Порывшись в сумочке, она достала оттуда ножницы.
– Попробую подстричь Дэви. Переодеть его я не смогу, но хотя бы сделаю снова похожим на мальчика, чтобы не напугать его отца.
– Он знает, что мы едем?
– Да. Я позвонила ему после обеда, но о Дэви, конечно, ничего не сказала.
Она принялась орудовать ножницами, и к тому времени, когда мы прибыли на Пимлико-сквер, где жил сэр Артур Уорклифф, избавила мальчугана от локонов.
Все это время Дэви вел себя на удивление спокойно и доверчиво.
– Мы вернулись к папе? – только и спросил он, а услышав ответ, удовлетворенно вздохнул.
Я отказался входить в дом – на сегодня с меня было довольно потрясений, и остался в машине, а Мэри и Дэвид поднялись по ступеням. Через несколько минут Мэри вернулась. Она плакала и улыбалась сквозь слезы.
– Я оставила Дэви ждать в гостиной, а сама вошла в кабинет сэра Артура. Он выглядел таким болезненным, таким старым и несчастным… Я сказала ему: «Я привела Дэви. С ним все в порядке, а на его одежду не обращайте внимания!..» Потом я ввела мальчика. О, Дик, это было какое-то чудо! Старик словно помолодел на два десятка лет… Нет, они не бросились в объятия друг другу. Представляешь, они обменялись сдержанным рукопожатием… Мальчик наклонил голову, а сэр Артур поцеловал его макушку и сказал единственное: «Мышонок, ты вернулся»… Ну, а потом я незаметно улизнула…
В тот вечер произошло еще кое-что, потому что под конец мы заехали на Карлтон-Хаус-Террас. О том, что там происходило, у меня сохранились лишь смутные воспоминания. Помню, как Джулиус Виктор целовал руку Мэри, а герцог тряс мою так, словно пытался оторвать. Помню также, что молодой Меркот, выглядевший необычно бодрым и красивым, произнес тост в мою честь, Адела Виктор аккомпанировала на фортепиано, а некий французский дворянин в приливе счастья кружил одного пожилого немецкого инженера в импровизированном танце.
Глава 20
Мэчри
Спустя неделю, после продолжительных обсуждений с Сэнди, я написал Медине письмо. Газеты сообщали, что он уехал за границу на короткий отдых, и я живо представлял, какие терзания он испытывает в какой-нибудь уединенной средиземноморской бухте.
Мы, со своей стороны, решили удовлетвориться достигнутым. Чтобы окончательно одолеть Медину пришлось бы месяцами таскаться по судам и организовывать кампании в прессе, а заниматься этим лично у меня не было ни малейшего желания. Все это дело представлялось мне скверным сном, который лучше бы поскорее забыть. Мы вырвали у Медины клыки, и, как по мне, он мог сколько угодно заниматься политикой и восхищать мир своими дарованиями, оставаясь в рамках закона.
Об этом я и написал ему, подчеркнув, что три человека, которым известно все, будут держать язык за зубами, но оставляют за собой право прервать молчание, если у них возникнут какие-либо подозрения на его счет.
Ответа я не получил, да и не ждал. Моя ненависть к этому человеку перегорела, и теперь я – странно устроены люди! – испытывал к нему только сострадание. Все люди, даже лучшие из них, – эгоисты, предпочитающие обманывать себя, и без маленьких уютных выдумок, которые согревают нас, мы замерзаем на холодном ветру жизни.
Медина получил мое послание. Это стало очевидным в июле, когда он вернулся к работе. Во время многолюдного политического митинга он произнес яркую речь, о которой весьма похвально отозвались в прессе. Бывал ли он в обществе, я не знаю, поскольку Сэнди уехал в Шотландию, а я сидел у себя в Фоссе и не собирался его покидать…
Тем временем дело Магиллври шло своим чередом. В газетах то и дело упоминались различные странные происшествия, которые никто по какой-то причине не догадывался связать между собой. От Магиллври я узнал, что, хоть синдикат и был ослаблен и раздроблен, но накрыть всю шайку, как надеялся, так и не удалось. В Англии имели место три крупных финансовых разоблачения, в Париже разразился грандиозный политический скандал и прокатилась волна арестов, на американском Среднем Западе получили пожизненные сроки некий агитатор-социалист и медный магнат, а в Турине была арестована банда наемных убийц. Но Магиллври и его коллеги также удовольствовались успехом, а не полной победой. Порой мне кажется, что в этом мире то и другое просто не может существовать одновременно, поэтому всегда приходится выбирать.
В те недели в Фоссе я лихорадочно наверстывал упущенное за время длительного отсутствия. Но однажды, когда я отправился на большой луг, чтобы распланировать новый сток для одного из водоемов, появился Сэнди и заявил, что должен срочно поговорить со мной, поскольку у него на все про все только двадцать минут.
– Когда собирался отправиться в Мэчри? – отрывисто спросил он.
– Да хоть сейчас. Вообще-то я мог уехать туда еще в апреле.
– И тебе ничто не помешает сделать это в любой день?
– Нет, конечно. Но мы собираемся сняться с места пятого августа.
– Советую ехать немедленно, – сказал он.
Я спросил, почему, хотя уже догадался. Ответ Сэнди звучал примерно так:
– Потому что мне кое-что не нравится. Вы оба смертельно оскорбили одного из самых тщеславных и самых умных людей. Ты ведь не думаешь, что он это оставит без последствий? Уверяю тебя – он ночей не спит, ломая голову, как бы с вами поквитаться. Он и меня бы с удовольствием стер в порошок, но пока ждет подходящего случая. Лафатер был его рабом и спасся, но так или иначе, однажды признал его могущество. Ты же водил его за нос с самого начала и в результате превратил его тщеславие в сплошную незаживающую язву. Он не успокоится, пока не отомстит тебе и Мэри.
– Питер Джон? – воскликнул я.
