Больше всего меня интересовало, как там Татьяна. Моя учесть тоже оставалась в потемках. Но еду мне этот бандит принес, значит, сегодня точно не собирался убивать. А как дела были у подруги, это был вопрос. Очень я за нее переживала. И в этих грустных раздумьях прошла где-то половина дня. Точно знать не могла, не привыкла я определять время по солнцу. Да и день выдался для этого не совсем удачный, пасмурный, практически без солнечных лучей, одни тучи, хоть и высоко были на небе, но светило загораживали совершенно.
Но только я сообразила, что день близится к завершению, как у меня в душе поселилась еще одна тревога. Теперь мне не давала жизни мысль, как там был Рыжик. Он у меня был мальчик неприхотливый, кушал, что давали, не капризничал. Не склонен был и к обжорству. Поэтому я всегда могла положить ему в миску корма чуть больше, чем была его дневная норма, не переживая, как бы не слопал все разом. Это давало мне возможность иногда, где задерживаться или вообще проводить вне дома более суток, не заботясь особенно о его кормежке. Так вот, по моим расчетам, есть коту к тому времени было нечего. И это была только одна проблема. Над второй я уже некоторое время ломала голову. А как там у моего питомца обстояли дела с водой? Никак не получалось вспомнить, наливала я ему ее вчера или нет. Скажете, ерунда какая, когда вопрос стоял о моей собственной участи и совсем не радовал перспективами, а даже наоборот? Ничего подобного! Именно, в связи с моим бедственным положением, терзалась, что некому теперь было присмотреть за моим питомцем.
– Черт знает, что! Хоть волком вой! – проговорила в сердцах и еще стукнула кулаком в стену.
И тут услышала, как где-то рядом заработал машинный движок. Прислушалась, так и было. Суриков собирался нас покинуть. Эта мысль первой пришла в голову. Потом я в ней немного усомнилась. Но через пару минут вновь в нее уверовала. Не бомжи же, в самом деле, собирались поехать в город? А что давало это нам с Татьяной? В первую очередь могли поговорить, не опасаясь, что бандит при этом взбеленится и пресечет наш обмен информацией самым решительным образом.
Я таким мыслям обрадовалась. На некоторое время даже забыла думать о своем любимом коте и его ужасном положении, так как вся превратилась в слух. А как только услышала звук удаляющейся машины, так вскочила с кровати и кинулась к двери. Подбежав к ней, приложила губы к щели и принялась звать подругу.
– Таня! Татьяна?! Танька!
Ответом мне была тишина. Сколько ни прислушивалась, ни прикладывала ухо все к той же щели, ни напрягала слух, как завзятый акустик на подводной лодке, когда-то увиденный мною в кино, голос подруги меня не достиг. Я еще попробовала стучать в дверь и в стены тоже, но результата не было. Надежда докричаться, достучаться и дошуметься жила во мне долго. Когда совсем выдохлась и присела на кровать отдохнуть, заметила, что в моей каморке совсем потемнело. Это значило, что близилась ночь.
Я лежала на кровати в бездействии и чувствовала, как тревога за Таньку захватывала меня все сильнее. В голове сменялись мысли, одна страшнее другой. Когда я уже начала представлять ее хладный труп, где-то в неведомых глубинах этого мрачного дома, вздрогнула всем телом и приказала, взять себя в руки. Не успела понять, удалось мне это или нет, как послышался звук мотора. Это приближались новые испытания, не сомневалась в этом нисколько. Разум подсказывал, что теперь была моя очередь, раз подруга уже не откликалась.
А в следующие минуты звуков прибавилось. Только и поспешала ушами водить. Скрип ворот и дверей, а еще половиц. Топот ног, причем не одной пары, как минимум двух. Еще были и голоса. Мне казалось или и, правда, мужской и женский? Весь дом ожил, а я сидела на кровати, поджав под себя ноги, и водила головой в разные стороны. И вдруг поняла, что четко различимые мужские шаги направлялись ко мне, в сторону моей клетушки.
От предстоящей встречи с неведомым, по мне пробежала волна холода. Я вся покрылась мурашками. Мне еще казалось, что даже на голове волосы встали дыбом. Прижала ладони к вискам, пытаясь себя успокоить, только не очень-то получилось. Тогда обняла плечи, чтобы хоть дрожь в руках не была столь ощутимой. И в этот момент одновременно произошли две вещи: открылась дверь, и зажегся свет.
Я зажмурилась. Не знала, от чего больше. И страшно было, и глаза резало. Когда смогла вновь приоткрыть веки, заметила на пороге Сурикова. Он стоял и рассматривал меня, как если бы видел впервые. Смерил меня взглядом, скривился весь, как будто остался, чем-то недоволен. Потом покосился на табурет, стоящий возле кровати. Рассмотрел там нетронутую еду и паршиво так усмехнулся.
– Не будешь жрать, станешь оставлять пищу в миске надолго, вот как сегодня, на целый день, к тебе пожалуют крысы, – он с удовольствием понаблюдал за моей реакцией на его слова, а когда я заткнулась, перестав визжать, продолжил. – И еще, не жди, что стану таскать тебе деликатесы. Вот лежит здесь хлеб и колбаса, и так и останутся лежать, пока не съешь их ты или те твари с лысыми хвостами. Делай, как знаешь. А чай я тебе принесу, раз ты его выпила. В туалет хочешь? Тогда чего сидишь?! Потопали.
Мы проследовали с ним прежним маршрутом до того самого строения в конце плантации крапивы, в простонародье называемого нужником. Сначала туда, а потом и оттуда. Когда возвращались, я случайно глянула на боковое оконце избы, в котором горел свет, и заметила в нем женский силуэт. Кто это был? Татьяна? Рассмотреть я не успела, в спину меня, как всегда, подпихивал Николай, да и тень промелькнула очень быстро. Только, вряд ли, это могла быть моя подруга. Та женщина двигалась свободно, как если бы ее ничто не стесняло. Пленница так не смогла бы. Тогда кто? Это был неразрешимый вопрос. Вряд ли, Суриков согласился бы мне на него ответить.
– Что тянешься? Шевелись, давай!
И вот, я снова оказалась закрыта в крошечной комнатенке. Сидела на кровати в кромешной темноте. Потом вспомнила про крыс, что могли прийти, и мне стали мерещиться в черных углах их горящие глаза. Дальше больше, начались и звуковые галлюцинации. То писк, вроде бы, слышался, то какая-то возня рядом с плинтусом. О еде не могло быть и речи, получилось только влить в себя чай. А потом забралась на кровать с ногами, сжалась в комок и принялась лязгать зубами. Еще никак не могла понять, от страха это было или от начавшего пробирать холода.
Ночь и, правда, выдалась зябкая. А я была в одном легком платье. Черт дернул меня тогда податься к Таньке на квартиру. Он даже дважды виноват передо мной, тот самый черт. Что оказалась в ненужный час в ненужном месте, и еще, что одета была так по-дурацки. А как иначе? Я же в тот вечер посещала ресторан, куда меня вытянул откровенным шантажом Алексей. Вот и сидела теперь в узком шелковом платье с тонкими лямками на грязном одеяле поверх дырявого матраца.
Тут я вспомнила Самойлова. Какая же я была идиотка, что сбежала от него в тот вечер. Припомнила его самого, и внутри меня шевельнулось что-то приятное и теплое. Но это только в душе, а телу моему было по-прежнему холодно и бесполезно было обнимать себя за голые плечи, теплее от этого не становилось. Покосилась на окно и посетовала на несправедливость. Вот ведь, что толку было от такого окна. Наружу через него было не выбраться, а от уличной сырой свежести нисколько не защищало.
