Бес вернулся, когда я заканчивала собирать амулеты в пояс. Скользнул с балкона в гостиную, довольный, разжиревший и медлительный, лениво доковылял до меня и плюхнулся на ковер. Посмотрел на амулеты, принюхался и сипло заметил:
— Давно не видывал. Забытое уменье.
— Нашел что-нибудь интересное? — я проигнорировала намек.
— Смотря что считать интересным, — он зачем-то начал вылизывать переднюю лапу.
— Цену набиваешь?
Нечисть оскалилась, показав желтые зубы:
— Сходи ближе к ночи на первое городское кладбище.
Я напряглась. Конечно, ведь до выплеска — всего ничего. Еще день-другой предвестники точно будут появляться.
— Спасибо за наводку.
— Спасибо за прогулку, — бес сел. — Я готов.
Я закрыла крышку его «камеры» и спрятала бутылек в походный сундук. Посмотрела на часы и решила, что до «ближе к ночи» поброжу у больницы. Попробую провернуть одно важное дело. И вернусь в обычный мир. К жизни, к людям… к своим планам на будущее, которые робко, но напоминали о себе. И о том, что я не труп. Пока. Прародительница же заметила… а мертвым виднее.
Переодевшись и застегнув на талии пояс, я еще с полчаса проверяла настройку всех необходимых амулетов. Когда выходишь из образа и напряженно размышляешь о постороннем и болезненном, они расстраиваются и фонят, рассказывая всем и каждому, какая у меня защита, где находится и что скрывает. Но два часа медитаций — и всё в норме. И я невольно подумала, что если Сфинкс где-то рядом, то и моя личность, несмотря на защиту, перестала быть секретом, и прятаться остается только от Круга да излишне любопытной нечисти…
Но — может, и к лучшему. Меньше будет соплей при встрече и больше сведений. Даже двухсотлетние — не железные, и если знают, что за ними вот-вот придет палач, если знают, что палач в городе, а их — тех, кто без амулетов защитников — сольют или принесут в жертву… Картина получается интересной.
…а если Сфинкс где-то рядом, то ближе к ночи и ночью заниматься я буду не только предвестниками. Но и соседями. А пока — больница. И ее персонал с пациентами. Мало ли. Мне так крупно не повезло на заре жизни — подвернуться под руку Ехидне, — что должно повезти по мелочи сейчас, когда появился шанс от нее избавиться. А в долги судьбы и прочие бумеранги я всегда верила. Фактически я ими работала.
Моя наставница однажды заметила: когда ты начинаешь верить в то, что с тобой ничего не случится, ты пропал — оно уже случилось. Хорошее или плохое — зависит от поступка, бумеранг породившего. Я старалась верить в хорошее. Ибо без силы веры мое предприятие не имело никакого смысла. Как и борьба за собственную жизнь.
Вечер полз по тенистым улицам сиреневыми сумерками, город нежился в майской прохладе. Я неспешно шла в знакомом направлении и интуитивно прислушивалась к своему состоянию. Есть не хочу. Спать — тоже. Обычно пытки изматывали, и морально, и физически, а вот «разговор» с Пламенем, наоборот, придал сил. Я ощущала себя бодрой… отдохнувшей. Готовой к подвигам. Наставница говорила, что обычно Верховные после беседы с Пламенем лежат пластом, выжатыми лимонами, а я… Похоже, выжала его скрытую силу и забрала себе. Теоретически палачи умели проделывать такое и с «клиентами», но это знание запретное, потерянное… И, кажется, освоенное. И не лишнее.
Больница встретила тишиной, темными окнами, зажженными оранжевыми фонарями и шепотом ветра в заросшем парке. Присев на скамейку у ворот, я закрыла глаза, прислушиваясь к многоголосью человеческих сердец. Больные люди всегда возвращали мне веру в будущее и собственные силы. Они решительно ничего не могли поделать со своими болезнями и травмами, только терпеть и ждать. А вот я могла. И, проверив состояние коллег и их пациентов, нашла лишь два нарушения. И по обоим обращаться в одном направлении.
Встав, я обошла хирургический корпус. Стёпа, взъерошенный и злой, сидел на крыльце запасного выхода, и отчаянно дымил сигаретой. Третьей подряд. На разбитых, поросшей травой ступенях, валялась горка «бычков». Однако допек его очередной «сложный» пациент… и я даже знаю, кто именно.
Бесшумно подойдя со спины, я дождалась его выдоха, и резко «выбила» из легких остаточный дым. Коллега, закашлявшись, уткнулся лицом в колени.
— Стёп, курить бросишь, — предупредила я.
— Не смей лишать святого, — просипел он, выпрямляясь. — Не мешай саморазрушаться. Не имеешь права.
— Вообще-то имею, — я подобрала юбку и села рядом. — В какой философии спаситель становится ответственным за жизнь спасенного?
— Какая разница? — Стёпа глянул хмуро и недовольно. — Но точно не в русской. А мы, напоминаю, в России и…
— …иди ты со своими спасениями в лес, не мешай рефлексировать? — я усмехнулась. — Что случилось?
Его рука предательски потянулась к карману джинсов, но под моим многозначительным взглядом лишь одернула халат. Помолчав, он хмуро пояснил:
— Меня считают экстрасенсом. Посмотрел на больного, пощупал бок — всё, выдавай правильный диагноз. И целителем, представляешь? «Доктор, вы мне таблеточку дайте, и я пойду, а то ночь уже, а у меня футбол сегодня», — передразнил пискливо и сердито. — Чего ты ухмыляешься? Весело, думаешь, нам с лабораторией-одно-название и с таким аппаратом УЗИ, которому пора в музей древностей? Я не могу поставить окончательный диагноз без обследования и анализов, а…
— Можешь, — перебила мягко. — У тебя сумасшедшая интуиция, не говоря уж до двух медицинских «вышках». Можешь. И наверняка уже поставил.
— «Как считает моя интуиция…» в медкарту не впишешь, — заметил Стёпа назидательно и щелкнул зажигалкой. Просто так. Нервно.
— «Как считает местная ведьма…» — тоже, — отозвалась я в тон ему. — Хочешь, поставлю диагноз? Легко. И подтвержу твой. Надо? У твоего больного шалит печень, ибо футбол и пиво, пиво и футбол… Когда его заберут в областной центр? Через час? Вот и расслабься. Напишешь обычное «первичный осмотр показал…». Но вообще я по другому делу.
— По какому? — уточнил без энтузиазма.
— Мне не нравится состояние Виктора Петровича.
Стёпа выпрямился, и мне явственно послышался шорох страниц — коллега «листал» медкарты, вспоминая кто это и с чем поступил. В унисон с его «поисками» из кустов заголосила одинокая ночная пичуга.
— Перелом ключицы? — переспросил через минуту. — А в чем дело? Я его выписывать собрался.
— Дело не в переломе, — я вытянула ноги, расправляя складки юбки. — Вернее… Это третья серьезная травма за год, зимой — палец, через месяц — голеностоп, а теперь ключица. Это ненормально.
— А откуда ты… А-а-а, ну да. Магия, — хмыкнул он. — Да, ненормально. Мужик живет один…
— Мужик не хочет жить, — поправила я. — У него гаснет искра жизни. Такие даже руки на себя по-человечески наложить не могут. То на мыле поскользнутся и палец сломают, а соседи услышат и скорую вызовут, то… И нет, я не шучу. Такими вещами не шутят. Он знает о выписке и готовится. Поверь мне.
