Девочка повернула голову. Учительница, надо же… Косо и быстро посмотришь — кажется, лет двадцать. Но глаза старые. А одета совсем не как учительница. Черная майка, приспущенная с плеча, с мелкими красными бабочками диагональной вышивкой, синие джинсы, смешные туфли — черные, а носы белые. Улыбчивая. Приятная. И страшная. Чем-то интуитивным. Палач же, вдруг вспомнилось с содроганием. Эта — палач. Опытный. Потомственный. Наверно, потому и… страшная. Как ночь. Ведь мы не темноты боимся, говорила мама, мы боимся своих страхов, которые просыпаются во мраке вместе с искаженными звуками и образами. И на эту смотришь — и страшно. Не ее боишься. Себя. Того, что внутри…
— …ждет наказания, — негромко добавила учительница, читая мысли. — Да, это часть силы палача. Все люди в чем-то виноваты, все в глубине души знают, что однажды пробьет час расплаты, и за ними придут. И чем дольше бегают и прячутся, чем дольше ждут, там сильнее и мучительнее страх. И тем сильнее воздействие палача на жертву, — голос у нее был негромкий, певучий. Ужасные вещи говорила, но тихо, нежно, музыкально.
Глава наблюдателей посмотрел на нее искоса и вдруг смутился, отвел глаза быстро. Словно испугался. А она улыбнулась:
— Да, все в чем-то виноваты. Но не ты. Тебе нечего бояться. Не ищи себе вины за то, что не сделала. Еще закончишь начатое. Избавься от вины. Нам долго работать вместе, а страх будет мешать.
Работать… Звучало так по-взрослому. Деловито.
— Меня зовут Элла. А ты, — подойдя, она присела рядом с креслом, — Рита? Знаешь, с некоторых пор имя «Маргарита» стало среди ведьм очень популярным. У нас уже есть несколько в отделе. Одна — Рита, вторая — Марго, третья — Маргарита, четвертая — Маргаритка, она же Цветочек. А еще есть Маргоша. И Ритуля. И, конечно, Маргарита Викторовна, старейшая боевая ведьма. Как насчет… Мары?
— Богиня смерти? — хмыкнул в усы Павел Сергеевич.
— Ну и пусть, — тихо отозвалась девочка.
Мара… Новая жизнь — новое имя. Новая сила. И страх вдруг схлынул, но не внутри спрятался привычно, а вышел скупой слезой.
— Идем, — Элла встала и протянула руку. — Покажу тебе офис, познакомлю с девочками, а потом… Накормить тебя надо да умыть, — добавила с доброй улыбкой.
А девочка зажалась. На тонкой руке учительницы — единственное украшение, серебряное обручальное кольцо. Семья… Элла заметила ее тоскливый взгляд и поправила кольцо. Отвела глаза, зажмурилась, будто запрещая своим слезам выходить, и тихо сказала:
— Ты не единственная потерявшая. Ехидна и мою семью забрала. При последней облаве она убила всех моих. Мама, отец, бабушка, сестры, тетки… Все. Меня тогда в поход не взяли — посчитали маленькой. А на самом деле они просто знали, что не вернутся. Сберегли. Это, — и нервно провернула на пальце кольцо, — все, что у меня осталось. Не завидуй. У тебя тоже всё будет в свое время, — добавила мягко. — Пойдем?..
И Мара неловко выбралась из кресла, потерла украдкой затекшие ноги. Осталась, в чем привезли от Верховной — грязные джинсы, рваный свитер. И ожоги. Элла увидела их и из улыбчивой вдруг снова стала очень страшной.
— Они заплатят, — посмотрела девочке в глаза и повторила: — Заплатят, не сомневайся. Я научу. Наставлю. Пойдем.
И Мара несмело взялась за протянутую руку, сжала горячие пальцы наставницы.
* * *
Элла была умной. Сильной. Начитанной и всезнающей. Спокойной. Сдержанной. Заботливой. И очень доброй. И так хотелось походить на наставницу во всем… И хотелось, и боялось. Страшно становиться такой же… страшной.
— А у тебя есть Пламя?
— Нет, что ты, Мар. Я обычная ведьма. Знаешь, что мы живем только до ста пятидесяти лет, и умираем на утро, после этого дня рождения? Не все, правда, до него доживают… А Верховные живут на десять лет дольше за счет Пламени. И оно — сильное, способное управлять всеми сферами через ведьм Круга — есть только у урожденных.
— Но ведь свое тоже можно получить?
— Можно. Слабое, рассчитанное только на одну сферу и неспособное собирать ведьм в Кругу, использовав их мощь. Да, можно. Но только после середины жизни и ценой очень, очень больших стараний. Я еще маленькая для Пламени.
— А сколько тебе лет?
— Сорок три.
— А не дашь…
Засмеялась.
— Да и тебе на вид совсем не тринадцать, а все мои сорок три, если в глаза посмотреть… Отставь прошлое в сторону. На время. Положи его в большой сундук, закрой на все замки и задвинь подальше в чулан. А ключики носи на шее. Чтобы помнить, ради чего учиться. И бороться.
— Я хочу Пламя.
— Хочешь — получишь. Оно тебе пригодится. Добудем, не сомневайся. Правда, говорят, если не родился с ним, то раньше середины жизни — семидесяти пяти лет — оно не сформируется, хоть костьми ляг… Но мы постараемся.
* * *
Мужа Эллы звали Артемием. Он был на полголовы ниже ее ростом, но широкий, кряжистый, рыже-русый, с задорным взглядом и аккуратной бородой. Элла говорила, что он носит бороду, скрывая свой юный возраст, а он отвечал, что она красится «под седину» для солидности. Они всегда подшучивали друг над другом и смотрелись братом и сестрой. И, пока шутки не касались Мары, она чувствовала себя лишней.
— Давай, палач, покажи, чему научилась, на что ты способна, — подначивал порой Артемий.
— Да я еще ничего…
— Все вы сначала «я ничего…» А потом приходите… и всё. Элл, а может, хватит на сегодня? Давай выгуляем девчонку, в кино сводим. На ужасы. А? Рискнешь?
— Тём, прекрати. Она же еще ребенок, ее не пустят. И я не пущу. Ей еще такие ужасы предстоят…
— Так пусть готовится. А что до «не пустят»… Так с вами же менталист. Кому угодно мозги заплету. И с ума сведу, если понадобится. Пойдешь, Маришка?
— С ума? Да.
Засмеялись.
— А вы…
— Ты, Мар. Не выкай, мы же семья.
— Ты… палача не боишься?
— А что такое воздействие палача? Это воззвание к совести. Но, на твое счастье — и на счастье этой женщины, — когда я стоял в очереди за наглостью, совесть уже раздали будущим негодяям. И мне повезло родиться без нее. Поэтому — нет! — не боюсь.
— Он лжет, не слушай. Он просто постоянно сбегает от меня в командировки и там размышляет, что сильнее — привычка или страх. Пока сильнее привычка.
— Конечно, у меня же дети.
— У нас.
— Нет, у меня. А у тебя это начинающие колдуны на дрессуре.
Дети у них чудесные. И любовь, а не привычка. И только это Эллу и спасало. Она… вымерзала. Особенно заметно, когда муж уезжал.
— Тебя тоже это ждет, — говорила Элла негромко. — Сначала мы учимся видеть в живых людях бесчувственных мертвецов, а потом — наоборот. Это проклятье профессии, Мара. Профдеформация. Теряя ощущение чужой боли, мы теряем и себя-человека. Не тяни с семьей. Не жди принца или неземной любви, выходи замуж, когда поймешь, что рядом с мужчиной спокойно, хорошо и надежно. И не страшно — ему. И деток рожай. Только в семье наше спасение. Только в любви палач способен остаться человеком. Хоть немного.
