…бешено колотится в груди кто-то — выпусти меня отсюда!..
От воспоминаний отвлек звонок. Я посмотрела на тревожно голосящий телефон. Стёпа. Ах, да, я же отключилась сразу после «встречи» с Николаем, а коллега не умеет прощупывать город и определять, все ли живы да здоровы… Умчалась в ночь за нечистью и пропала. Чем не повод…
— Доброе утро, Стёп.
— Ты спала, что ли? — осведомился он без привычных приветствий. Показалось, недовольно.
— Нет, дела делала. И сейчас делаю.
— Где?
— На крыше.
Долгая-долгая пауза, и недоверчивое:
— На крыше? Мар, что сдохло, раз ты забралась на верхотуру?
— Я, — ответила безмятежно.
Следующая долгая пауза, а потом в трубке раздалось напряженное и осторожное:
— Ты же… не собираешься?.. Нет?
Я от души рассмеялась:
— Нет, конечно! Мне, Стёп, дня три жить осталось. Нет, торопить события я не собираюсь. Пусть всё идет своим чередом. Главное, дела успеть закончить. И баста.
На душе было удивительно легко. Спокойно. Умиротворенно. И не надо метаться, разрываясь на части между основным и первостепенным, стремясь к невозможному. Надо просто сделать то, чему меня научили. А на случай если… баба Зина пообещала, что будет рядом. Стану ли сопротивляться? Не знаю. Доживем — увидим.
Молчание затягивалось. Стёпа явно хотел что-то предложить, но не решался.
— Хочешь — приходи, — предложила я. — Потрещим о жизни. Только вход на крышу заперт, а я лифтом работать не буду — светло, опасно. Но ты парень умный, и руки у тебя ловкие. Проберешься. Да, поесть тогда возьми. Чего-нибудь. И побольше. Пожалуйста. Спасибо.
И с каждой минутой, с каждым вдохом я ощущала себя всё свободнее. Смелее. Спокойнее. И сильнее. Можно ли рассматривать это как поражение? Да. С одной стороны. А у медали ее две. И вторая сторона сигналила о свободе. От ненавистной работы. Ненавистной роли. И проклятой личности палача. Приняв оковы, я словно избавилась от них. Уже не жгли. И не давили. Были, да. Но уже только на теле, а не на душе. В ситуации я проигрывала и заваливала задание. А для себя выигрывала. Со всех сторон.
Элла называла палачей заложниками жизни — обреченными, скованными, запертыми в рамках традиций, правил и договоров, и сейчас я почти физически ощущала, как рушатся сдерживающие прежде стены. Рассыпаются по кирпичику. Крошатся в щебень. Стираются в пыль. Уносятся с рассветным ветром. Освобождают. И перерождают.
Коллега появился через полчаса, да не один, а с моим зонтиком и пакетом бутербродов и беляшей. Набрал столько, что хоть на следующее задание заранее наедайся. Я чмокнула его в небритую щеку и зарылась в пакет, отмечая про себя, что он сегодня ночью не спал вообще. И пойми где шлялся, раз даже не переоделся. Или, что вероятнее, в больнице припахали.
Я посмотрела на него внимательно и покаялась:
— Ну, прости старого склеротика! Иногда я забываю, что ты — человек, и сотовый — твое всё!
— Что, так проголодалась? — Стёпа ухмыльнулся. Почти добродушно.
— Угу. И хочу компанию.
— Нефтяную или газовую?
— Обычную, — я усмехнулась, — человеческую. Искреннюю, приятную и не напрягающую.
Он сел на бордюр и с опаской обернулся.
— Не бойся. Упадешь — спасу.
— Как? — посмотрел с подозрением.
— Убью, — я зажевала бутерброд. — А потом верну.
— Ты меня так… спасала? Тогда?
— Не, — я достала беляш и открыла бутылку минералки. — Тогда калечить было, считай, нечего. А остановить сердце и вернуть — не вариант, исцелять не свое мы не умеем. Обычно. И ты бы на всю свою очень долгую жизнь остался недееспособным «овощем». Я не знаю, что тогда случилось, Стёп. До сих пор не знаю и не понимаю.
Он неуютно повел плечами и тоже взялся за бутерброд. Прожевал и спросил:
— Это хорошо или плохо? Что не знаешь?
— Для тебя — конечно, хорошо, а вот для моей практики не понимать — плохо.
— Добро пожаловать в ряды простых смертных. Кстати, Анатоль Михайлович попросил передать тебе это… — и протянул мне записку. И добавил: — Подумать только, я полгода работал с нечистью и ничего не замечал…
— Люди годами живут с ними бок о бок и ни в зуб ногой, — отозвалась я рассеянно, разворачивая «письмо». — Правда, каждые пять-семь лет нечисть меняет город, чтобы не привлекать внимание к своему долгожительству…
И погрузилась в записку, доедая третий беляш. Незабвенный патологоанатом выполнял обещание и возвращал долги. На помятом клетчатом листе — три адреса, или одержимых, или…
Я задумалась. Может ли он по телам-порталам вычислить «владельцев»? Способности «ящериц» даже для боевых ведьм были покрыты мраком тайны, отчасти из-за редкости нечисти, а отчасти… Откормившись на чужой силе, «ящерицы» на недолгое время становились в один ряд с бесами — высшей нечистью, а так отъесться им никогда не позволяли. И что они умели, что могли… Проверю. Долги нечисть блюла свято.
Рассветное солнце припекало почти по-летнему. Я сняла куртку и повернулась к солнцу, свесив ноги вниз. Всё ограждение крыши — невысокий бордюр, опасный для стоящих, но удобный для сидящих. Я подставила лицо солнечным лучам и зажмурилась. Как легко, когда всё просто… Стёпа так садиться не рискнул, лишь глянул искоса и с усердием взялся за очередной беляш.
— Стёп, а ты для чего живешь?
— О, как все запущенно… — протянул он.
— Не уходи от вопроса.
— Не знаю, — он пожал плечами и глотнул минералки. — Может, чтобы попасть в сказку.
— В темную, страшную и опасную?
— А пофигу. Главное, что волшебная.
Я хмыкнула и с сакраментальным «Палач не должен быть голодным» забрала последний бутерброд.
— Откуда такая поговорка?
— Сытый человек — добрый человек, — пояснила я, — спокойный, расслабленный и не озабоченный проблемами организма. А вот голодный — нервный, злой и торопливый. Законы природы, и никакой магии.
Он снова глянул искоса и нерешительно заметил:
— Ты как будто… рада. Тому, что…
— Да, — я улыбнулась. — Знаешь, приняла — и гора с плеч… Я ведь гораздо старше, чем выгляжу. И старше, чем ты думаешь. И очень устала от своей работы. Да, я рада… покончить с ней.
— А муж? А… дети? У тебя же есть дети? Сын?
— Есть. Муж в курсе, а дети… уже выросли. И они тоже знают. Давно готовы. Отпустят.
Надеюсь… Жаль, обнять не успею… или и к лучшему.
— И нет никаких шансов?
Заправив за ухо прядь волос, я обернулась:
— Шансы есть всегда. И у всех. А вот со временем, к сожалению, дела обстоят иначе.
