А Руна уже заканчивала с первым смельчаком. Перекусила сонную артерию и жадно вцепилась в шею.
– И маме всё расскажу!.. – других аргументов не осталось.
– Расскажи, – тихо ответил «лис». – Надеюсь, она будет мной гордиться.
Карина напитывалась кровью. Всё, что пила кошка, выходило из ее кожных пор мелкими каплями, тянулось к мертвой ведьме и окутывало ее кровавым плащом. И сильнее скрючивались пальцы на руках, и светлела синюшная кожа, и глаза наливались снежным серебром, и безумнее становилась улыбка. А когда Руна закончила и подняла голову, обернувшись на хозяйку, Карина сделала то, чего я боялась. Оборвала связь с питомицей. Кошка лишь тихо пискнула, когда мертвая ведьма чиркнула обледенелыми пальцами по полосатой спинке, и упала на бок.
– Ш-ш-ш, хорошая моя, – пропела Карина и вытерла сочащуюся из уголка губ сребристую кровь. – Ты будешь жить. А вот ты, – и ее голодный взгляд упал на вторую «рыбу», замершую в дверном проеме, – увы, дружок.
Стремительное движение, вздувшийся теневой плащ, и голова «рыбы» покатилась по полу. И я сжалась, видя, как, взревев от бешенства, Данька очень старается не дышать. Но от Карины волнами шла тьма такой силы, что «лис» не продержался и минуты – рухнул как подкошенный, закатив черные от боли глаза. Сработала Наткина подстраховка: чтобы не слетел с катушек от избытка тьмы... уж лучше в обморок. Тепленьким и в поджигающие руки «рыб».
– Защити его! – рявкнула я, оказавшись перед мертвой ведьмой. – Не отдавай им! Ты обещала!..
– Я обещала присмотреть за тобой, – она равнодушно отвернулась к столу. – И не отдать им...
Грохнуло. Со стороны кухни. Сунувшиеся за Данькой «рыбы» разом прикрылись снежной круговертью и присели. А вот кухня... опустела. В воздухе кружила черная труха… и одинокая пчелка. Насекомое описало в воздухе пару кругов и, презирая законы природы, улетело в зиму, просочившись в оконную щель. И на сцене наконец появилось новое действующее лицо.
Пожилой старик с горделивой осанкой вышел, раздвинув створки пространственного слоя, и величаво ступил на залитый кровью коридорный ковер. Заглянул с сожалением в пустую кухню, отметил улыбнувшуюся Карину и сухо велел:
– «Лиса» взяли. Руками. Он здоровый нужен.
– Нет, – я встала перед ним, опередив Карину.
Но меня или не увидели, или проигнорировали. Старик-«рыба» прошел сквозь меня, как через нечто незначительное и несущественное, и поднял правую руку, разжимая кулак. На сухой ладони, как могильные черви, шевелились скользкие плети тьмы.
– Прощай, ведьма.
Я знала, что это за заклятье, поэтому успела отскочить в сторону, а Карина приняла удар на себя с неизменной кровавой улыбкой хуфии. И это было последнее, что она успела сделать. Тьма разъела ее дух, выпив силу, за полминуты. Отставив на месте опасной нежити... ничто. Развоплощенную пустоту.
В коридоре нарисовалась, пыхтя от натуги, четверка «рыб». Мощное Данькино тело висело кулем, и я чуть не завыла от ярости, наблюдая, как старик отдергивает ширму пространственного слоя, и «лиса» утаскивают в неизвестность. И закрывают за ним дверь на все замки. Я знала свою магию досконально и понимала: не найду. Это рукотворное пространство, которое «рыба» сотрет не глядя, и от него не останется никаких следов.
А старик, проводив своих, зашел в мою комнату и почти сразу же вернулся в коридор, на ходу открывая шкатулку.
– Трус! – прошипела я бессильно. – Мог бы один прийти и честно сразиться со старыми друзьями! Положил толпу пацанов – и зачем?
– Давно хотел от них избавиться, – неожиданно ответил «рыба», рассматривая подковку. – Я в позднем возрасте получил силу, вместе с Семёном, и сберег самое ценное – мозги. А у этих, подрастающих, только магия на уме. Магия – и глупости от вседозволенности и мании величия. Они только и умеют, что все портить. С природной ведьмой перемудрили. Ведьму Смерти убили, хотя я велел живой брать. Пространственную с Пламенем спугнули. На тебя напали дважды – так сказать, «поприкалываться». А сами раскрылись. Надоели. Хлопот больше, чем пользы.
Подняв голову, он пристально изучил коридор:
– Где ты, ведьма? – и мягко, вкрадчиво добавил: – Выходи. Поговорим.
Не видел. Но попытался увидеть. Слои один за другим стали зарастать коркой льда, сужая пространство, запирая меня в «коробочку».
– Мне придется здесь немного... прибраться, – пояснил «рыба», – а ты нужна нам живой.
– А вы мне – мертвыми, – огрызнулась я, сжимая кулаки и ощущая, как накопившаяся злость жжет руки запоздалой силой, затапливает бешенством. И если бы я не спала, если бы можно было использовать хоть каплю моего безумия...
Решение возникло мгновенно. «Память «угля» – так окрестил «рудимента» Семён. И сейчас я – это оно, мое безумие. А для сумасшествия нет ни преград, ни запретов, ни шаблонов поступков, ни стереотипов заклинаний. Нет никакого «не могу». Есть только «хочу». Оно ничего не оправдывает. Зато всё разрешает.
Хочу. Убить тварь.
Мои руки засияли охрой, и, не раздумывая, я врезала по ближайшей ледяной стене, и она пошла трещинами. Старик насторожился, заозирался, и я добавила по трещинам ногой – ударила, словно дверь выбивая. И подхватила осколки льда, заставив их замереть в пространстве. Между нами образовался проем, и «рыба» наконец меня увидел.
На покрытом родинками лице появилось несолидное, почти человеческое изумление:
– Ты кто… такой? Что ты такое?
– Прощай, нечисть.
Осколки льда впились в долговязое тело, прошивая его насквозь. «Рыба» захрипел, уронив подкову, потянулся к силе, но поздно. Я сжала кулак, сминая пространство, кроша лед, и ударила. Как встарь обезоруживали ведьм – отрезая руки выше локтей. И еще раз, отсекая голову. И еще раз, помня о личе, превращая тело в кровавую кашу. И еще раз – за крестников. Доберусь, сволочи, даже если это будет последнее, что я сделаю перед полным выгоранием... И еще раз, выплескивая боль и ярость. И еще раз...
Ничего не было, ни отвращения, ни сожаления. Только глухая злость. И очень хотелось убивать, снова и снова. Мое безумие умело то, чего не умела я – убивать светом, черт знает, где, набравшись запретных знаний. Но, к сожалению, гостиница опустела. Я смотрела сквозь прозрачные стены и не видела ни души. За подковкой, конечно, придут... но у меня нет сил ждать. И совершенно нет времени.
Набрав в грудь воздуха, я крикнула:
– Разбудите меня!
А в ответ – тишина. И я потянулась к единственному существу, способному меня услышать – к сестре по силе. К Хозяйке. Пройдя сквозь гостиничные стены, я долетела до моста и вцепилась в ледяные поручи, шепча:
– Разбуди меня, сестра, прошу... Разбуди!
И Хозяйка услышала. И дала знать – знакомым гулким боем старинных часов. Оно полетело над замерзшей рекой, взметнулось к светлеющим небесам, зазвучало тревожным набатом в сонной тиши городских улиц. Я, зажмурившись, считала: раз, два, три... десять, одиннадцать, двенадцать, три...надцать. Четырнадцать?.. Часы били и били, презрев законы техники, и каждый звуковой удар казался всё ближе и ближе. И, проходя сквозь меня, он отдавался во всём моем призрачном теле подобием щекотки.
