В картине «Сиреневая обнаженная», написанной в 1967 году, основой для ночной сцены является распыленная, будто из песчаная фактура. Разнокалиберные исцарапанные осколки цвета на темной поверхности складываются в фигуры клоуна, осла и обнаженной. Прорезанные линии и светящиеся, будто глазурь, цвета наводят на мысль об экспериментах Шагала с керамикой, а взрыв цвета в ночи обязан своим эффектом мастерству, которого художник достиг в работе с витражами. В этой картине устанавливается гармония в противовес распаду, ориентальный цвет в противовес классической форме. В этой работе видно, как уже восьмидесятилетний Шагал обновлялся с помощью утверждения своих культурных корней и готовности к усвоению новых течений. Эти пласты и фигуры, накладывающиеся друг на друга, отзываются эхом в нескольких работах 1968–1970 годов: в картинах «Игроки» и «Волшебник», где центральные образы, скомпонованные из разрозненных геометрических фигур, собраны почти как в кубистском коллаже; в картине «Солнце Пороса», построенной из пяти абстрактных блоков цвета; в коллажах из гуаши, туши и ткани на бумаге или газете (картины «Двое с красным козлом», «Танцор на сиреневом фоне», «Арлекин» и необычная картина «Женщина с красной и зеленой руками»). Все эти работы демонстрируют способность Шагала соединять абстракцию и фрагментирование образа, что было характерно для искусства 60-х годов. Теперь Шагал меньше занимался керамикой и скульптурой. Брак в это время называл Шагала «гарантом живописи».
Две большие, мощные работы 1968 года «Пророк Иеремия» и «Пасха» с черными полосками свинца на фоне прозрачного стекла витража явно обязаны своей театральной композицией и цветовыми контрастами шагаловским холстам. Пропитанный прозрачным желтым цветом Иеремия – потомок трагичного, одинокого рабби с картины 1933 года «Одиночество» и давнишних витебских еврейских стариков 1914–1915 годов. Иеремия одинок и сосредоточен на духовности, его молитвенное рвение передается силой цвета, вырывающегося из черной земли. Желтый цвет – у Шагала это цвет мистический – дополнен белым цветом фигуры ангела, разделяющего по диагонали правую половину композиции.
Небеса и земля, божественное таинство и острая человеческая тоска неразрывны в «Пасхе». Под светящимися блоками красного и зеленого сокрыта основная тональность – черное и белое. Четыре старых еврея, покрытые молитвенными покрывалами, изображены у витебских разрушающихся деревянных домов; только малиновый цвет пасхального вина ослабляет мрак. Луна на грозовом небе омывает местечко ледяным светом, подчеркивая угрожающее положение четырех верующих, брошенных на произвол судьбы. Но над ними парит крылатый ангел, а из-за решетчатой изгороди выглядывает большое желтое тело наблюдающего за всем животного – желтый цвет дает тепло всей призрачной сцене. «А Пасха!.. Ничто не возбуждает меня так, как картинки Аггады, да еще полные бокалы красного вина, – писал Шагал в воспоминаниях о детстве. – В нем глубокий, королевский отблеск, мрак гетто – удел еврейского народа – и жар Аравийской пустыни, которую прошел он ценою стольких мук. Веселым конусом падает свет от висячей лампы!.. Отец поднимает бокал и посылает меня открыть настежь дверь. Дверь настежь, чтобы в такой поздний час мог войти пророк Илия? Сноп звездных искр серебром по синему бархату неба ударяет мне в глаза, проникает в сердце. Но где же он, Илия, со своей белой колесницей?»
Этим воспоминаниям почти семьдесят лет, Шагал уже перестал быть евреем, исполняющим религиозные ритуалы. Он писал свои еврейские картины и в то же время делал очень камерные окна для приходской церкви в Тьюдли. Эти работы посылали одинаково утешительное сообщение о том, что в драме, угрожающей человеческому существованию, вера придает трагедии смысл.
В конце 60-х годов Шагал был поглощен религиозными темами. Как только он поселился в новом доме, его вниманием завладел план постройки здания для его картин на библейские сюжеты. Первый камень Национального музея «Библейское послание Марка Шагала» был заложен в 1969 году в Симье, холмистом предместье Ниццы с великолепным видом на город. В том же году Шагал и Вава ездили в Израиль на открытие кнессета, нового парламентского здания в Иерусалиме, украшенного его мозаикой «Стена плача» и тремя большими гобеленами «Пророчество Исайи», «Исход» и «Вход в Иерусалим», которые в течение пяти лет создававались под его наблюдением в мастерской Гобеленов в Париже. Когда Шагал вернулся домой, он стал готовиться к своей самой обширной выставке из 474 работ – «В честь Шагала» в Гранд-Пале в Париже. Это была своего рода триумфальная ретроспектива, из тех, что часто устраиваются после смерти художника. Так, дожив до глубокой старости, Шагал еще при жизни воздвиг себе памятник.
Глава двадцать пятая
«Я был хорошим художником, правда?». Сен-Поль 1971—1985
В 1971 году, снова возвращаясь к сюжету «Пасхи», знаковому образу своего детства, Шагал завершил модель мозаики «Колесница Илии» для фасада Национального музея «Библейское послание». Два следующих года Шагал и Вава были заняты переговорами и подготовкой к открытию музея. По достигнутому соглашению, посредником в котором (что было типично для компаньонов Вава – Шагал) выступил Андре Мальро, Шагал дарил работы Франции, а государство оплачивало создание музея – низкого белого здания, спроектированного Андре Эрманом, последователем Корбюзье. Шагал был постоянным посетителем стройки и вникал во все стадии процесса проектирования, а его витражные окна были неотъемлемой частью здания. Удачей было не только то, что восьмидесятипятилетний Шагал мог наблюдать за строительством своего мемориала, но также и то, что в нем воплотилась, снова и теперь навсегда, «шагаловская коробочка», придуманная пятьдесят лет назад. Он контролировал все: и стены, и сцену. Споры Шагала с Эрманом и с директором музеев Франции Жаном Шатленом длились очень долго, в конце концов Шарль Марк вызвался выступить экспертом по части стекла и поддержал Шагала.
Незадолго до открытия музея Шагал получил приглашение, которого ждал полвека: советский министр культуры Екатерина Фурцева (прозванная Шостаковичем «Катериной Третьей», в память о великой императрице, покровительницей русской истории) приглашала его в Ленинград и в Москву, чтобы он мог снова посетить «шагаловскую коробочку». Годом ранее в Будапеште триумфально открылась первая за железным занавесом ретроспектива работ Шагала, но его картины все еще оставались почти неизвестными, и в Советском Союзе редко упоминалось его имя.
Шагал и Вава поехали в Россию в июне, взяв с собой русскую подругу с Лазурного Берега Надю Леже, вдову Фернана Леже, который женился на Наде за три года до своей смерти.
Надя – прежде известная под именем Ванды, – урожденная Ходасевич, родилась в белорусской деревне в 1904 году. Она была яркой, шумной, закутанной в меха женщиной; дружба между ней и Шагалом представляется довольно сомнительной. Она была живописцем-супрематистом, училась (какая ирония!) у Малевича, была коммунисткой, как и Леже, кроме того, она переписывалась с КГБ. То, что Шагал брал Надю с собой, служило доказательством его неизбывной потребности в России.
Шагал отказался посетить Витебск: «Вы знаете, в мои 86 лет некоторые воспоминания нельзя ни тревожить, ни обновлять. Я не видел Витебска более 60 лет… То, что я увижу, скорее всего окстоажется для меня чужим и непонятным. И то, что живой частью входит во множество моих картин и рисунков, окажется несуществующим… Мне это будет больно видеть, я просто заболею». В Ленинграде состоялась встреча с двумя еще живыми сестрами Лизой и Марьяськой и с их семьями, а в Москве была устроена выставка литографий Шагала. Главный объект поисков Шагала, панно, сделанные для Еврейского театра, свернутые в рулон, хранились в церковном здании, которое Третьяковская галерея использовала в качестве хранилища. Почти никто, кроме реставратора, который изучал их в 1966 году, эти панно не видел. Только Ида, выступая в роли проводника, нашла к ним путь, подружившись с кураторами и историками, которые обожали Шагала, но были слишком запуганы, чтобы говорить об этом вслух. Больше всего помогал Иде Всеволод Володарский, глава отдела русского искусства XIX – начала XX века в Третьяковке. Он помог ей выяснить, где находятся фотографии работ ее отца, необходимые для книги Франца Мейера, и хранил как сокровище автограф Шагала, который Ида послала ему в качестве благодарности. «Все мои коллеги знали, что я «без ума от Шагала» и смотрели на меня не то снисходительно, не то с жалостью», – писал он. И вот 8 июня 1973 года Володарский и несколько кураторов и реставраторов пригласили Шагала в Серовскую комнату галереи, где на полу, под знаменитыми импрессионистскими картинами «Девочка с персиками» и «Портрет Ермоловой», лежали развернутые панно.
