— Не жизнь. Воля к жизни. Они — все, что осталось у меня. Но, — добавила торопливо, глотая буквы и слоги, — обе умрут, если забрать их силой!
Канцлер долго смотрел то на меня, то на собак. Потом махнул рукой:
— Пусть твой человек заберет их.
Туанхо в несколько прыжков преодолел лестничный пролет:
— Госпожа, что…
— Забери собак. Позаботься о них до моего возвращения. И… прошу, без самодеятельности. Просто дождитесь меня.
— Да, госпожа.
Все это время посол стоял, согнувшись в полупоклоне, и благодарил канцлера за верное решение. Туанхо даже не посмотрел в его сторону.
Собаки нехотя, но пошли с тем, кому я передала поводки. И только, когда все разошлись, прозвучал приказ:
— Уведите!
Переходы, переходы… Тюрьма для придворных оказалась на задворках Дворца. Большие ворота, выкрашенные ярко-красным, распахнулись, и воины передали меня другим стражам, одетыми так же, как придворный, с которым я разговаривала на лестнице. Темные балахоны, странной формы высокие шапки с золотистым орнаментом. Пояса с вышивкой. И — равнодушные глаза.
Они провели меня через крохотный двор, уставленный различными приспособлениями. Столбы, кресла с ножками, утопленными в плитах двора. Крючья, широкие столы с непонятными инструментами, пылающие жаровни с сетками наверху… Несмотря на то, что все это располагалось на улице, а не в темном подземелье, спрятанном от небес, стало понятно: идем мы через пыточную.
Вокруг цвели пионы, и воздух пропитался ароматом распустившегося жасмина. А в самой тюрьме царила духота.
Вони не было, но каморка, в которую меня впихнули, мало напоминала камеру.
Закуток, с трех сторон окруженный решеткой из бревен. Низкая дверь. Пол каменный, но чистый. У дальней стены пристроилась лежанка с простым одеялом.
Я посчитала шаги. Пять в длину, столько же в ширину. Но с этим можно смириться, куда страшнее казалось отсутствие окон: тюрьма освещалась лампами. От запаха прогорклого масла заломило в висках.
Теперь оставалось только ждать.
Лежак оказался жестким деревянным настилом. А одеяло служило и матрасом, и подушкой. Сидеть удобно, особенно, если привалиться спиной к стене, а вот спать… Лучше бы сена на пол кинули. Или, на крайний случай, соломы.
— Ваша еда! — тюремщик в такой же одежде поставил передо мной низкий столик.
Пара сухих лепешек и чашка воды.
— Да тут целое пиршество! Спасибо.
Колючий взгляд, кривая усмешка… И насмешливый голос:
— Я должен ознакомить вас с местными правилами. Первое: не шуметь. Второе: не шуметь. Ну, и третье…
— Не шуметь…
Лепешка оказалась жесткой и драла горло. Тепловатая вода помогла протолкнуть кусок.
— Нет. Третье: еда может быть другой. За свежую лепешку вам придется отдать половину серебряной монеты. Если хотите суп из овощей, то добавьте еще полмонеты. Суп с рыбой обойдется в целую. Как и рисовая каша. Ну, а мясо стоит золотую.
Я невольно присвистнула. Вот это прейскурант! Как в элитном ресторане! Проблема заключалась в том, что денег не было. Ну не думала я, что на аудиенции понадобятся деньги! Была и еще одна причина: кормить «семерых с ложкой» не хотелось. К тому же очень хотелось сорвать на ком-то злость, даже в ущерб себе.
— В таком случае, я обойдусь тем, что есть!
Лепешки лишь разбудили голод. И мерзавец в золоченой шапке это прекрасно понимал. Но ответил вежливо:
— Не смею настаивать, госпожа. Завтра вам принесут то же самое. И да, выйти отсюда вы можете лишь дважды в день — умыться и оправиться. Не советую в этот момент делать что либо неумное.
Еда раз в сутки. Прогулки — два. И это еще хорошо!
Я обхватила колени руками. Грубое одеяло кололось, но согревало — от пережитого начала подниматься температура. На визит врача я не надеялась, но где-то в глубине сознания проснулась безумная мысль: если я нужна им живой, они меня выпустят. Если нет…
Додумать не успела — глаза закрылись и душный сон накрыл с головой.
Они всполошились. Это я поняла, когда открыла глаза. Голова гудела, во рту поселилась пустыня.
Сначала я ничего не увидела, потом, сквозь муть, нечетко проступили предметы. Расплывчатые силуэты двигались беззвучно, так, что страх снова сковал тело. Но теперь я боялась, что осталась слепой и глухой.
Поднятая к глазам рука наткнулась на скользкую ткань. Прозрачный шелк! Он укрывал меня с головой, мешая смотреть. И, словно испуганная движением, глухота тоже отступила.
— Вы очнулись! — девушка рядом улыбалась.
— Ты… из Ранко? — почему то это казалось куда важнее, чем собственное состояние.
Улыбка погасла:
— Да, госпожа. Моя родина там. Но теперь…
Резкий окрик заставил девушку замолчать. Она отступила, и к кровати, на которой я лежала, подошел мужчина:
— Как вы себя чувствуете? — его манера произносить слова показалась странной.
Я прислушалась к себе. Голова гудит, в желудок словно холодных камней накидали, но умирать не тянуло.
— Протяните руку, я проверю пульс.
Теплые пальцы коснулись запястья. Лекарь прикрыл глаза, сосредоточившись на работе. Я едва дождалась, пока он закончит:
— Где я? И что случилось?
— От усталости и нервного напряжения вы лишились чувств. Но отдых и хорошая еда помогут справиться с этим недугом. Так же я оставлю укрепляющие сборы, служанки буду заваривать и подавать вам в назначенное время. Пожалуйста, постарайтесь выпивать их до капли.
— Хорошо, — камни в животе зашевелились, стоило вспомнить вкус местных лекарств. Иногда даже мед не спасал! — Но где я?
— В Забытом Павильоне! — напоминающий сосиску палец важно покачался из стороны в сторону, но я не прониклась — просто не поняла.
— Ради вашего благополучия я рекомендовал позволить вам встречу с вашими людьми.
Захотелось кричать от радости. Вскочить, закружиться по комнате… Но вместо Туанхо, которого я жаждала увидеть, в комнату вошел посол.
— Рад видеть вас в добром здравии! — улыбка совсем не вязалась с мечущимся взглядом. Посол словно подвоха опасался, — Лекарь сказал, что ваше состояние ныне опасения не вызывает. Главное — побольше отдыхайте. Как посол Ранко я не могу остаться в стороне, пожалуйста, примите от меня этот драгоценный Императорский женьшень!
Служанка протянула мне открытую шкатулку. На желтой ткани лежал чисто отмытый корень. По мнению медиков этого мира — один из лучших стимуляторов. Настолько сильный и редкий, что употреблять его могла только семья императора да те, кому он лично пожаловал эту привилегию.
