Как-то раз я разбил о голову Тилля бутылку. Я не знаю, как это у меня вышло, и почему он после этого выжил. Бутылка-то была настоящая! В кино в таких случаях используют сосуды из так называемого сахарного стекла. Мне кажется, что это реальный сахар, правда, никогда не приходилось пробовать его на вкус. Я знаю ребят, которые ели в кафе стеклянные стаканы, чтобы поразить девушек. Им приходилось потом долго раскаиваться в своем безрассудстве. У меня на такое смелости не хватало, если вообще в этом случае можно говорить о смелости. Так что я не знаю, какое на вкус настоящее стекло…
Мы переняли опыт киношников и теперь в каждом гастрольном туре непременно возим с собой несколько ящиков с пустыми сахарными бутылками. Половина из них бьется уже при транспортировке. Иногда их удается склеить скотчем. Для пущей эффектности удара бутылкой по голове мы в костюмерной заливаем в нее что-нибудь, похожее на кровь. Однажды во время концерта я, замахиваясь на Тилля, сломал горлышко бутылки, так что кровь из нее брызнула до того, как произвел удар. Зрители ничего не заметили. Иногда бутылка разбивалась в костюмерной при заполнении кровью, и тогда кто-то из нас оказывался залит «кровью». Обычно этот «кто-то» страшно злился, потому что выглядел, будто работает на скотобойне. Но если такое случалось со мной, я не переживал. Во время гастрольных туров у меня с собой не так много одежды. И на следующий день я спокойно мог гулять по музею или покупать в аптеке презерватив в залитой «кровью» рубашке. Меня волновало только одно: вдруг меня арестуют?..
Раньше во время исполнения песни Ich tu dir weh, которую мы играем сейчас, Тилль должен был надо мной издеваться. Для того чтобы его злость и жестокость по отношению ко мне воспринимались зрителями как оправданные, я «донимал» Тилля на протяжении всего концерта. Намеренно выдавал резкие, фальшивые ноты, с издевательской ухмылкой показывал на него пальцем: смотрите, мол, какой идиот! А иногда толкал его или давал пинка под зад. Наконец, Тилль «выходил из себя», набрасывался на меня, хватал, отрывал от пола, нес через всю сцену и бросал в заранее подготовленную для этого ванну. Потом на подъемнике он возносился над сценой и выливал на меня бидон с огнем. Такая расправа выглядела убийственной! Зрители стонали от ужаса. Тилль спускался и подходил к ванне, чтобы убедиться, что я сдох. Но старина Флаке оказывался жив и выбирался из ванны в сверкающей куртке-блеск, которой раньше на нем не было! Эффектное возрождение под аплодисменты благодарной публики!
Весь этот театр мы устраивали в прошлом гастрольном туре. Ich tu dir weh играли в середине концерта, и наше с Тиллем беснование на сцене было своего рода кульминацией шоу. Сейчас же мы исполняем эту песню в самом начале выступления, без всяких постановочных трюков. И я этому рад. Ничто не отвлекает меня от аккомпанемента, музыка мне очень нравится, и каждый раз я нахожу в ней что-то новое…
Иногда, до того, как занавес поднимается, я не имею никакого представления, как выглядит зал. Да и зал ли это вообще. Бывало, неожиданно находил себя на открытой эстраде, в глаза било солнце, а прямо перед сценой вращалось колесо обозрения, и фанаты махали мне из кабинок…
Раньше я никогда не задумывался о том, как много существует разнообразных способов начать концерт. Когда я играл в Feeling В, мы перед началом выступления настраивали на виду у зрителей инструменты. Иногда тянули время, дожидаясь кого-то из музыкантов, если тот опаздывал. Дурачились и орали его имя в микрофон.
Какое-то время мы начинали выступления с импровизационной прелюдии, форма которой менялась ежедневно и зависела от того, насколько активно прибывала публика. Когда нас забросило в Польшу, я впервые увидел фильм-концерт – запись выступления Дэвида Бирна
[64]. Он со своей гитарой слонялся по пустой сцене, где стоял только магнитофон. Затем включал запись, и на сцене слышался четкий ритм ударных. Бирн играл на гитаре и пел первую песню под эти перкуссии. С каждой последующей песней в сопровождении участвовал еще один, дополнительный, инструмент… Я находил эту идею по-настоящему удачной и хотел сделать нечто подобное. Но, во-первых, нельзя обезьянничать. А во-вторых, такое подойдет солисту, но не группе.
Потом я посмотрел видео с концертов Принца
[65]. Его шоу было грандиозным и захватывающим от начала и до конца. Он въезжал на сцену в автомобиле футуристической модели, будто герой фантастического фильма. Гениально! Конечно, я с удовольствием сделал бы то же самое. Но, во-первых, это опять не моя идея. А во-вторых, я понятия не имел, как можно было на сцену притащить автомобиль, тем более обычно мы играли в небольших клубах. А что делать с этой диковиной после концерта и где ее хранить?
Раньше группа Rammstein всегда начинала концерт с песни Rammstein. Так сказать, с нашей «визитной карточки». При первом слоге «Ramm» Тилль устраивал на сцене своеобразное огненное шоу. Он зажигал петарду и кидал ее на заранее разлитый по полу бензин. А иногда отбрасывал в сторону свой плащ и поджигал его. Публика ревела от восторга! Этого времени вполне хватало звукорежиссеру, чтобы окончательно выставить в зале звук. Ведь во время пробы в пустом помещении другая акустика: зал глотает эхо. Со временем наш репертуар расширился, и мы стали начинать программу другой песней. Не могли же мы годами гонять Rammstein! Пробуя те или иные варианты начала, мы всегда обращали внимание на реакцию публики. Ведь никогда не знаешь, как что сработает, поскольку в разных городах зрители реагируют по-своему.
Иногда на сцену выходил один Олли с обычной деревянной гитарой. Он садился на стул и начинал играть так, как свойственно композитору-исполнителю или барду. Публика изумлялась, потому что ожидала от нас совсем другого. Это был интересный эффект! Чтобы восстановить статус-кво, мы резко дергали за веревку, привязанную к ножке стула Олли. Он вылетал со сцены в зал, как ракета. Тут гитары и барабаны начинали играть в полную силу, все приходило в порядок, и начинался концерт!
Позднее мы появлялись на сцене уже, можно сказать, магическим образом. Вначале из верхушек колонок бежали ручейки пламени, которые объединялись в центре пустой сцены. При первых звуках инструментов раздавался взрыв со слепящей вспышкой света. Когда дым рассеивался, на сцене, неожиданно для всех, уже стоял я. Далее, под звуки музыки и фонтанирование огня от петард, один за другим появлялись остальные члены группы. Выходили все, кроме Тилля. Когда он начинал петь первый куплет, его было прекрасно слышно, но еще не видно. Тут Кристоф Шнайдер внезапно опрокидывал один из барабанов. Тилль выскакивал на сцену, хватал барабан и водружал его себе на голову, не переставая петь. А в начале первого припева бросал его на пол.
Тогда мы все были озабочены поиском каких-нибудь заковыристых ходов. На гастролях, посвященных диску Mutter («Мама», нем.), декорация сцены выглядела как интерьер стоматологической клиники. На потолке висели мощные светильники. В качестве подставки для моих клавишных было приспособлено старое зубоврачебное кресло, а я представал перед публикой в образе доктора в белом халате. Том предложил прикрепить мне на лацкан халата пакетик с концентрированной кровью. Дескать, стервятник знает, где добыча! Я выпирался на сцену в образе своего рода Франкенштейна (врача Франкенштейна, а не монстра!) и входил в роль стоматолога, включая лампы и нажимая кнопки. Потом я играл вступление. Под потолком начинал парить и опускаться на сцену огромный макет матки. Когда «матка» прибывала вниз, вся группа нагишом падала в «родовой канал» и оттуда «рождалась» на сцену. Ребята прикрывали наготу лишь небольшими простынками. Дальше они шли в импровизированную душевую, где принимали «душ» из углекислого газа. Таким образом группа якобы заряжалась энергией, чтобы потом взяться за инструменты и начать концерт.
