Конечно же, никто там не встретил нас с распростертыми объятиями. По правде говоря, нас вообще там никто не ждал, когда мы впервые, на свой страх и риск, летели в Нью-Йорк. Тем не менее мы были в восторге! Мы немедленно забронировали большой номер в отеле Chelsea, тем самым создавая впечатление, будто являемся достойными участниками мирового шоу-бизнеса. Хотя, надо сказать, наше пристанище оказалось далеко не роскошным. Такого номера, что нам предоставили, я не видел больше ни в одной гостинице мира. Наша дверь не только не запиралась на замок, но и вообще не закрывалась, потому что слишком часто подвергалась взломам. К тому же в этом номере, который располагался под крышей на десятом этаже, Сид Вишес то ли убил свою подругу, то ли покончил с собой. Теперь же каждый вечер здесь сидели мы, пили пиво, ели огромное количество еды из пластиковых упаковок и смотрели на небоскребы. Это было здорово! Как такое со мной могло случиться? Я никогда не думал, что это когда-нибудь станет реальностью…
В детстве радио для меня представляло высшую инстанцию в мире музыки. Все, что оттуда исходило, было правильным и достоверным. А иногда из радиоприемника звучали абсолютно потрясающие песни. Мне казалось, что прямо сейчас в студии перед микрофоном кто-то поет, и я слышу исполнителя. Меня это радовало. Я внимал жадно: вдруг хорошая песня больше не повторится? И не подозревал, что где-то там, далеко, просто крутится запись. Много позже мне стало известно, что песни популярных групп можно прослушать с грампластинок. На мой взгляд, они были сделаны для людей вроде меня. А именно для тех, кто не может прийти на концерт. Я ничего не знал о концертах. Иногда по радио называли имена музыкантов, но мне это ни о чем не говорило. Мне казалось, что музыка существовала только за пределами ГДР…
Я безмерно обрадовался, когда впервые увидел выступление какой-то группы на X Фестивале свободной немецкой молодежи. Она была зарубежной. Только спустя пару лет я попал на концерт немецкой группы в Берлине. Мне кажется, это была Reform
[95] из Магдебурга
[96]. На меня произвели сильное впечатление мощные колонки, что использовали эти ребята. Правда, их музыка не имела ничего общего с тем, что мне нравилось. Но, по крайней мере, Reform была живым доказательством того, что музыканты могут быть и в ГДР.
Я освободился от всяких сомнений и решил тоже стать музыкантом. Это было отнюдь не профессиональное желание, потому что мне никогда не приходила в голову мысль, что занятие музыкой может быть профессией. Ведь, к примеру, не профессия же – собирать почтовые марки или с удовольствием съесть лист капусты. Как не является профессией любовь к жене и воспитание своих детей. Или твое взросление, становление… Я уже не мог не петь и не играть. Я хотел это делать с удовольствием, поскольку уже с детства мне было понятно, что артист – это что-то особенное. Поэтому поставил перед собой задачу овладеть каким-нибудь музыкальным инструментом.
Большинство инструментов, которые я знал, в одиночку звучали довольно жалко. У меня не иссякало желание найти компанию друзей, чтобы играть всем вместе. Здесь для меня вопрос стоял только в том, что выбрать, – фортепиано или гитару. Чисто математически для меня было ясно, что я мог сделать с 88 клавишами и десятью пальцами гораздо больше, чем с шестью струнами и одной рукой. Но на пианино было и сложнее учиться, ведь требовалось использовать две руки. Причем обе они, как заколдованные, должны были играть одновременно. К тому же требовалось знание скучных нот. Уже тогда я осуществил первую попытку сочинить собственную песню и заметил, что совершенно неважно, как себе аккомпанировать. Когда напеваешь мелодию, достаточно одной-двух правильных нот, сыгранных на пианино, чтобы себе помочь.
Иногда мой брат приводил домой после школы пару одноклассников, и мы весело дурачились возле фортепиано, представляя себя группой. Наши гости пели песни, которые они знали по радиопередачам. Никогда раньше я не слышал этих песен и находил их гениальными. Тогда еще нельзя было говорить о музыкальном направлении, которое нам нравилось. Но когда возникла Neue Deutsche Welle («новая немецкая волна», нем.) с группой Trio
[97], мы окончательно поняли, что хотим играть.
С этого момента мое обучение фортепиано пошло совершенно в другом направлении. Теперь я бесчувственно долбил по клавишам какую-нибудь сонатину и был рад, если при этом не зависал с ней надолго. К сожалению, такое случалось редко. Занимаясь, я почему-то волновался по поводу того, что у меня не получится, и порой чувствовал себя по-настоящему больным. Больше всего мне хотелось лечь в постель, а еще – чтобы музыка оставила меня в покое. Кроме того, играя гаммы, я заметил, что у меня жутко потеют руки. Перед занятиями я стал обливать их одеколоном. Таким образом, сначала я начинал издавать приятный запах, а уж потом звуки. Против мнительных волнений одеколон не помогал, но мне как-то удавалось продолжать занятия.
Когда позже я стал настоящим музыкантом, понял: фортепиано группе не нужно. Возможно, пару раз оно и понадобится, в каких-нибудь балладах о любви, но в остальном прекрасно можно обойтись без него. Фортепиано для меня всегда звучало слишком скучно и просто… Поэтому я выучился еще игре и на гитаре! По крайней мере, тут можно было замечательно покуражиться. И этого было более чем достаточно. Тогда я впервые услышал о клавишниках и принял решение стать одним из них. Эти люди могли играть и на органе, и на синтезаторе. Когда группа Trio появилась на одном из концертов с синтезатором Casio, я тут же заказал себе такой же. И вот, спустя годы, оказался со своей группой в Нью-Йорке!..
Однажды я проснулся ранним утром в нашем номере и решил очень осторожно исследовать окрестности вокруг отеля. Как маленький зверек, который отважился отойти чуть дальше от своей норы, чем обычно. Я несколько раз прошел рядом с Madison Square Garden
[98], не обращая на него никакого внимания. И немудрено! Во-первых, я вообще понятия не имел, что это знаменитый спортивный комплекс и место проведения рок-концертов. Во-вторых, мне казалось, что он должен выглядеть не как здание под крышей, а как сад или парк под открытым небом, где вживую играют группы. Между гигантскими небоскребами он выглядел миниатюрной коробочкой. И это первое впечатление оказалось верным. Много позже наши рабочие жаловались, что испытывали огромные трудности, чтобы отыскать его и доставить наш багаж, когда мы там выступали. Но в день той утренней прогулки нам предстояло играть для американской публики в совсем маленьком клубе.
Мы хотели доехать туда на такси. Но таксист не знал, где этот клуб находится. Мы нарезали круги пешком, чтобы найти его, а когда достигли цели, пришли к выводу, что музыкант в Нью-Йорке ценится не выше, чем в восточном Берлине. Ни тебе костюмерной, ни напитков, ни времени для подготовки… И, конечно же, сборы никто не гарантирует. Мы тогда играли до четырех часов утра. Из-за разницы во времени меня не покидало чувство, что сейчас уже десять, а мы – после ночной попойки. Большой проблемой стал строжайший запрет зажечь в клубе даже спичку, но мы ловко обошли его, чтобы устроить огненное шоу. Тилль в горящем плаще появлялся не из-за кулис, а из запасного бокового выхода. Но это не произвело на публику впечатления. Она и без смены часовых поясов была очень вялая и, видимо, не получала от нашего выступления никакого удовольствия.
