— Томас? — произнес я.
— На подвальном фронте без перемен, — доложил Томас. – Стоило Баттерсу преклонить голову, и он вырубился до бессознательного состояния. Я сказал ему, что он может лечь в спальне.
— Отлично, — кивнул я. Потом достал из кармана эту чертову книжку, Эрлкинга, зажег на столе несколько свечей и плюхнулся на диван.
Томас выгнул бровь.
— Ох, — пробормотал я, садясь. – Извини, не подумал. Ты, должно быть, хочешь спать.
— Не особенно, — отозвался он. – И потом, должен же кто-то нести вахту.
— Ты в порядке? – спросил я.
— Просто спать сейчас не хочется. Да ложись на диван, не бери в голову.
Я кивнул и снова лег.
— Хочешь поговорить?
— Если хотел бы, поговорил, — он снова повернулся к огню, поглаживая кота.
Ясное дело, его расстройство никуда не делось, но я по опыту знал, что давить на Томаса, пусть даже и с самыми благими намерениями, бесполезно. Он упрется из чистого упрямства, и разговор зайдет в тупик.
— Спасибо, что приглядел для меня за Баттерсом.
Томас кивнул.
Мы помолчали еще немного, и я раскрыл книжку.
Еще через некоторое время я уснул.
Почти сразу же мне начал сниться сон. Зловещие деревья, по большей части вечнозеленые, окружали небольшую поляну. В центре ее потрескивал, плюясь в небо искрами, небольшой, аккуратно сложенный костерок. В воздухе ощущался запах близкого озера: мох, и цветы, и дохлая рыба, к которым добавлялся запах опавшей хвои. От зябкого воздуха меня пробрала дрожь, и я придвинулся ближе к огню, но даже так казалось, что спина моя прижата к поверхности льда. Откуда-то сверху доносились дикие, трубные крики перелетных гусей. Я не узнал этого места, но оно почему-то казалось мне хорошо знакомым.
На решетке стоял у огня железный кофейник; с треноги свешивался котелок, в котором, судя по запаху, варилось что-то ужасно аппетитное, возможно, оленина.
Напротив меня сидел у костра мой отец.
Малькольм Дрезден был высокий, худощавый мужчина с темными волосами и ярко-голубыми глазами, в поношенных джинсах и кожаных походных бутсах. Под охотничьей курткой с меховым воротником я разглядел его любимую рубаху в красную клетку. Он нагнулся, помешал варево в котелке, потом набрал ложку, подул на нее и осторожно попробовал.
— Недурно, — сказал он. Потом взял с плоского камня две железных кружки и снял с огня за деревянную ручку кофейник. Он разлил кофе по кружкам, повесил кофейник на колышек и протянул одну из кружек мне.
— Согрелся?
Я взял кружку и некоторое время молча смотрел на него. Возможно, я ожидал, что он будет выглядеть совершенно так, каким я его запомнил, но это вышло не так. Он казался худее. Он казался совсем молодым – возможно, моложе меня. И еще… каким-то совсем обыденным.
— Ты что, оглох, сын? – спросил отец с улыбкой. – А может, онемел?
Я постарался совладать с языком.
— Холодно здесь.
— Не без этого, — согласился он.
Он достал из рюкзака пару пакетиков сухих сливок, потом пару маленьких упаковок сахара и протянул мне. Молча мы приготовили себе кофе и некоторое время потягивали его. Кофе приятно согрел желудок, от чего жуткий холод, обжигавший спину, показался почти терпимым.
— Приятное разнообразие по сравнению с моими обычными снами, — заметил я.
— В чем это? – поинтересовался отец.
— Меньше щупалец. Меньше визга. Меньше смерти.
При этих моих словах откуда-то из-за деревьев, из черноты, донесся жуткий, неземной вопль. Я вздрогнул, и сердце мое забилось чуть чаще.
— Ночь еще только начинается, — сухо заметил отец.
В лесу послышался шум, треск, и я увидел, как закачались одна за другой верхушки деревьев – кто-то или что-то очень большое продвигалось по лесу. От дерева к дереву невидимая угроза огибала маленькую поляну. Я опустил взгляд и увидел, как плещется кофе в кружке – рука моя дрожала.
— Что это? – спросил я.
— Убойся Бармаглота, сын, — отозвался отец. Он отхлебнул кофе из кружки и спокойно, без малейшего страха посмотрел на движение в деревьях. – Ты знаешь, что это. Ты знаешь, чего ему нужно.
Я поперхнулся.
— Демон.
Он кивнул, не сводя с меня взгляда своих голубых глаз.
— Не думаю, что…
— Стрижающих мечей у меня небогато, — сказал отец. Он полез в рюкзак и бросил мне шоколадный батончик. – Ближе всего к этому из того, что у меня есть – только «Сникерс».
— Думаешь, это смешно? – спросил я.
— Смотря кто это произносит.
— Ладно, — кивнул я. – Почему ты мне раньше не снился?
— Потому, что прежде мне не позволяли связаться с тобой, — невозмутимо ответил отец. – До тех пор пока другие не преступили черту.
— Не позволяли?— переспросил я. – Кто? Что за «другие»? Какую черту?
Он отмахнулся.
— Неважно. И у нас мало времени до того, как оно вернется.
Я вздохнул и потер глаза.
— О’кей. Хватит с меня этого глупого ностальгического сна. Почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты пришел, а мне пускай приснится славный, успокаивающий такой сон о том, как пришел на работу голышом.
Он рассмеялся.
— Вот так-то лучше. Я знаю, ты боишься, сын. Боишься за своих друзей. Боишься за себя. Ты только знай: ты не один.
Я потрясенно уставился на него.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, я не часть твоего подсознания, сын. Я – это я. Я настоящий.
— Не обижайся, но тому тебе, который мне снится, положено произнести это.
Он улыбнулся.
— Так говорит тебе твое сердце? Что я приснившаяся тень из памяти?
Мгновение я молча смотрел на него, потом мотнул головой.
— Это не можешь быть ты. Ты умер.
Он встал, обошел костер и опустился рядом со мной на колено и положил руку мне на плечо.
— Да. Я умер. Но из этого не следует, что меня здесь нет. Из этого не следует, что я не люблю тебя, парень.
Костер в моих глазах предательски расплылся, и грудь пронзило острой болью.
— Папа?
Его рука сжала мое плечо крепче.
— Я здесь.
— Я не понимаю, — пробормотал я. – Почему мне так страшно?
— Потому что теперь тебе больше терять, чем прежде, — кивнул он. – Брата. Друзей. Ты открылся для них. Ты их любил. Тебе невыносима мысль, что у тебя могут отнять кого-нибудь из них.
