— Не понимаю, — пробормотал он.
— Страх не может причинить боль, — сказал я. – И убить не может.
— Ну, с технической точки зрения…
— Баттерс, — перебил я его. – Только не приводите мне статистику разрывов сердца и всего такого. Это часть нашей жизни. Этакий звоночек, предохранитель. Не более того. Он предупреждает нас об опасности. Он предназначен для того, чтобы помочь вам выжить. А не обездвиживать до состояния, когда вы можете сделать этого.
— Могу представить эмпирические доказательства обратного, — произес Баттерс с горькой иронией.
— Это все потому, что вы не задумывались об этом прежде, — возразил я. – Вы реагировали на страх, но никогда не использовали его осознанно. Просто надо настроиться на то, чтобы преодолеть его.
Секунду он помолчал.
— И только? – произнес он, наконец. – Просто настроиться, и – фьють – все будет по-другому?
— Нет. Это только первый шаг. Потом придется делать новые. Подумайте об этом немного. Может, это вам никогда больше не пригодится. Но по крайней мере, вы будете готовы на случай, если случится что-нибудь еще.
Он закрыл аптечку.
— Вы хотите сказать, все позади?
— Для вас – да, — заверил я его. – Гривейн знает, то у вас нет того, что ему нужно. Ему нет больше смысла искать вас. Черт, если уж на то пошло, мне кажется, вы просто оказались в неудачном месте в неудачное время, когда он пришел туда с поисками. Гривейну сошел бы любой, обладающий доступом к трупам и способностью найти, куда Костлявый Тони спрятал флэшку. Вы свою роль в этом спектакле сыграли.
Баттерс даже зажмурился на мгновение.
— Ох, слава Богу, — он виновато покосился на меня. – Простите. Я хочу сказать, я вовсе не против быть рядом с вами, но…
Я вяло улыбнулся.
— Я понимаю. Я рад, что с вами все в порядке, — я опустил взгляд на ногу. – На вид славно и аккуратно. Спасибо, Баттерс. Вы хороший друг.
Он хмуро посмотрел на меня.
— Правда?
— Правда.
Мне показалось, плечи его чуть расправились.
— Хорошо.
В дверях кухни снова появился Томас.
— Газовая плита. Горячая еда, чай. Сахару?
— Пару тонн, — сказал я.
— Мне не надо, — сказал Баттерс.
Томас кивнул и скользнул обратно.
— Послушайте, — произнес Баттерс. – Как так вышло, что я ваш друг, а вы мне важной вещи не сказали?
— Какой это? – не понял я.
Баттерс сделал неопределенный жест в направлении кухни.
— Ну, что вы, типа… ну, гей.
Я потрясенно уставился на него.
— То есть, не поймите меня неверно. Сейчас двадцать первый век. Вы можете жить так, как считаете нужным, и не станете от этого хуже.
— Баттерс… — начал я.
— И потом, посмотрите на этого парня. То есть, я хочу сказать, вот я – я даже не гей. И то от его внешности балдею. Как вас винить?
Из кухни донеслось сдавленное хрюканье.
— Ох, заткнись! – рявкнул я Томасу.
Хрюканье сделалось чуть тише.
— Но вы бы хоть предупредить могли, — продолжал Баттерс. – Мне кажется, вы могли бы и не скрывать, Гарри. Я вам не судья. Я вам слишком многим обязан.
— Я не гей, — запротестовал я.
Баттерс сочувственно кивнул мне.
— Ну да, конечно.
— Да нет же!
Баттерс поднял руки.
— Не мое дело вмешиваться, — сказал он. – Потом, как-нибудь. И вообще, не мое это дело.
— Ох, чтоб вас, — пробормотал я.
Из кухни вышел Томас с тарелками, полными дымящейся подогретой пиццы, бутербродов с жареной говядиной и крекеров, на которых запеклись аппетитные ломтики сыра. Он поставил все это на столик, вышел и вернулся с несколькими бутылками холодного пива. В третий заход он принес горячий чай. Он налил мне чашку чая, наклонился и нежно чмокнул в волосы.
— Кушай на здоровье.
Баттерс сделал вид, что ничего не замечает.
Я двинул Томаса локтем в ребра.
— Дай мне эту чертову пиццу, покая я тебя не убил.
Томас вздохнул.
— У него случается такое настроение, — доверительно сообщил он Баттерсу.
Я забрал у Томаса пиццу и наклонился к столу, чтобы взять пиво. Мыш, все это время лежавший у окон и вглядывавшийся в темноту, встал и повел носом в сторону еды.
— Ах, да, — спохватился Томас. – Твои антибиотики, — он положил мне на тарелку пару таблеток.
Я зарычал на него, проглотил таблетки, запил их пивом и принялся за пиццу, бутерброды и крекеры с сыром. При этом я не забывал делиться с Мышом – пока Томас не взял со стола последний бутерброд и не положил его на пол перед Мышом.
Я допил пиво и устроился поудобнее с чашкой чая. Я даже не осознавал, насколько проголодался, пока не начал есть. Чай был сладкий и горячий, но не слишком. Чтобы его можно было пить, не боясь обжечься. Возбуждение боя и бегства постепенно спадало, и я начинал ощущать себя более-менее человеком. Боль в ноге стихла, и под конец сделалась едва заметной.
Я вдруг подозрительно покосился на забинтованную ногу.
— Эй!
— Ммммм? – спросил меня Томас.
— Сукин сын. Ты дал мне не антибиотики.
— Нет, не их, — без тени стыда признал Томас. – Болеутоляющее. Ты же идиот. Тебе надо отдохнуть, пока ты не угробился.
— Сукин сын, — повторил я. Диван у Мёрфи и впрямь был чертовски удобный. Я допил чай и вздохнул. – Может, ты и прав.
— Еще бы, — ухмыльнулся Томас. – Да, кстати, вот антибиотик, — он протянул мне капсулу, и я запил ее последним глотком чая. Томас взял у меня чашку, а потом помог подняться на ноги. – Пошли. Отдохнешь часа три-четыре. Потом решишь, что делать дальше.
Я буркнул что-то нечленораздельное. Томас помог мне доковылять до одной из темных спален, и я рухнул на мягкую кровать, слишком усталый, чтобы злиться. Слишком усталый, чтобы не спать. Я смутно помню, как стащил с себя рубашку, башмаки и накрылся мягким, тяжелым одеялом. А потом не осталось ничего, кроме блаженных темноты, тепла и тишины.
Последнее, о чем я подумал, прежде чем уснуть, это что одеяло слегка пахло мылом, и солнцем, и земляникой.
От него пахло Мёрфи.
Глава двадцать пятая
Мне приснился сон. Странный сон: в нем я принимал горячую ванну.
Я блаженствовал в воде, бившей в меня с разных сторон из дюжины форсунок. И температура была в самый раз: достаточно горячая, чтобы прогревать до костей, но не обжигающая, и она смывала боль и зуд.
