Эрнест ухмыльнулся, глядя на Мэри. Происходящее доставляло ему удовольствие.
– Ей нравится цвет.
– Вы сказали, что в Эспаньоле больше нет веры, – сказала Мэри. – Объясните почему.
– Когда пришел Ярдли, остров уже пять лет был под гнетом blancs с Кубы. Пять лет они раздирали остров и убили унганов, сожгли хунфоры и изгнали лоа. Они знали, кого сила, за кем идут народы. Это как пытаться убить муравейник. Тогда – слава небесам! – как всегда бывает, возник человек из своих, гаитянин, генерал де Франчинес, проницательный, благородный, и заключил соглашения с королями, королевами и епископами, превратил буйствующие толпы в армии и выкурил кубинцев.
Но американские blancs поддерживали кубинских и доминиканских, поэтому генерал де Франчинес нанял зимбабвийских солдат и позвал на помощь головореза-англичанина, которого король Карл посвятил в рыцари, и этот головорез… он видит прекрасную землю, великие возможности, и у него есть план. Он выступает против де Франчинеса, он настраивает людей против нашего генерала, он становится генералом, но никогда себя так не называет, и сам сражается, как солдат. Он хороший солдат, и кубинцы бегут от него, а эгалисты-доминикцы прячутся на Кубе и в Пуэрто-Рико, а США признают правителем этого полковника сэра, который свое звание ставит выше рыцарского титула. Может, и выше своего мужского достоинства. – Толстяк улыбнулся Мэри чарующей сказочной улыбкой, неожиданной у такой туши. Его правую руку украшали шесть простых массивных золотых колец. – Полковник сэр Джон Ярдли народный герой. Возможно, для нас тоже – тогда. Мы были детьми – что мы могли знать? Он дал стране деньги, врачей и еду. Он научил нас жить в новом столетии и угождать посетителям, приносящим еще больше денег.
Он научил нас озабоченности удобством, медициной и машинами. Вот как он сделал Эспаньолу белой. Теперь люди на словах почитают богов, но не чувствуют их, они им не нужны, у них есть деньги белых, и это лучше.
– Каков Ярдли как личность? – спросила Мэри. Крупная хорошо одетая женщина ответила что-то на креольском.
– Его усадьба – скромный дом недалеко от Порт-о-Пренса, – тихо сказал толстяк. – Но эта скромность обманчива. Живет он в огромном особняке, где встречается со всеми иностранными сановниками, и не забудет убедиться, что вы знаете, где его кровать. Все его женщины blanc, кроме одной, его жены, она принцесса с Ле-Кап. Кап-Аитьен. Я по-прежнему люблю ее, как мать, хотя она любит его. У нее сильный дух, и она делится им с полковником сэром, и дух подсказывает ему, как сделать, чтобы эспаньольцы любили его, всех их. Поэтому они все еще любят его.
Мэри пожала плечами и отвернулась от толстяка и крупной женщины, посмотрела на Эрнеста.
– Он рассказывает то, что я и так знаю, – мягко сказала она, – разве что добавляет своих политических красок.
Толстяк дернулся, словно от пощечины.
– Да что вы говорите?
– Вы не рассказали нам ничего такого, что мы не могли бы узнать в библиотеке, – сказал Эрнест.
– У вас, должно быть, замечательные библиотеки. Значит, мы вам не нужны, – сказал толстяк. – Полковник сэр уже не тот, каким был. Об этом есть в вашей библиотеке? Он выправил экономику, создал фабрики и рабочие места, превратил нашу молодежь в солдат и дал нашим старикам дома. Он сделал суды справедливыми, и «дяди»…
– Полиция, – сказала крупная женщина.
– И полиция стала защитницей островов. Он построил курорты и очистил пляжи, и перестроил дворцы, и создал музеи, и даже наполнял их искусством. Кого волновало, откуда поступали деньги? Они поступали, и он кормил народ. Но сейчас он уже не тот. Сейчас он не получает вознаграждений. Но теперь они боготворят его. Ваш президент умертвил себя. Может быть, даже серебряной пулей, как Анри Кристоф!
– Не увлекайся, – вразумила его толстая женщина.
– В общем, он желчный, – заключил толстяк, небрежно махнув рукой в кольцах.
– Знаете ли вы что-нибудь о Эмануэле Голдсмите?
– Поэт, – сказал толстяк. – Словотворец полковника сэра. Полковник сэр использует поэта. Говорит ему, что любит его. Ха. – Толстяк высоко воздел свои большие руки, задрал к потолку двойной подбородок. – Однажды он сказал мне: «У меня есть поэт. Мне не нужна история».
– Он даст убежище этому человеку, если тот эмигрирует? – спросила Мэри.
– Может, да, может, нет, – сказал толстяк. – Он водит поэта на леске, как рыбу. Но, возможно, он верит в то, что говорит. Если с поэтом что-то случится, прежде чем он завершит свою большую работу для полковника сэра, дух полковника сэра угаснет, как задутая свеча. Так что, может, нет, поэт его мало заботит; может, да, он беспокоится о своем будущем в истории.
Мэри озадаченно нахмурилась.
– Поэмы о Ярдли нет, – сказала она толстяку.
– Но будет. Полковник сэр надеется, что будет – пока поэт жив.
– Ярдли станет защищать поэта, даже если от него потребуют вернуть того в Соединенные Штаты? – спросила Мэри.
– Кто может требовать что-то от полковника сэра? – Толстяк некоторое время размышлял об этом, положив подбородок на руку; когда он постукивал пальцами по щеке, кольца глухо позвякивали друг о друга. – О боже! Когда-то – возможно; когда были комиссии. Но сейчас никаких комиссий нет. Он может сделать чего-то во имя прежней дружбы, но не это.
– Что сделал для Ярдли ты?
Толстяк наклонился вперед настолько, насколько позволяло его пузо.
– Зачем вам это знать?
– Просто любопытно, – сказала Мэри.
– Я был посредником. Продавал «адские венцы». Полковник сэр отправлял меня в разные страны.
Мэри на мгновение воззрилась на него – и опустила глаза.
– Селекционерам?
– Кому угодно, – сказал толстяк. – Селекционеры ограничивают свою деятельность в этой стране. Сейчас. Они были не самым значительным рынком. Китай, Объединенная Корея, Саудовская Аравия. Прочие. Но вас интересует не это. Давайте поговорим о поэте.
– Мне нужно узнать очень много всякого, – сказала Мэри.
– Вы защитник общественных интересов в Лос-Анджелесе. Зачем вам знать обо всем этом? Вы не федерал.
– Я хотела бы задать свои вопросы, – сказала Мэри. – Ярдли в здравом уме?
Толстяк с сомнением выпятил губы и переговорил с коллегой на гаитянском креольском.
– Вы отправляетесь в Эспаньолу, чтобы проследить за его коррекцией? Дело в этом?
Мэри покачала головой.
– Когда-то он был самым разумным человеком на Земле, – сказал толстяк. – Теперь он преследует нас, поносит, называет мясниками. Когда-то мы были ему полезны. Он отбросил нас, и потому мы здесь, укрываемся как голуби в голубятне. – Он великодушно пожал огромными плечами, и те заколыхались. – Возможно, он в здравом уме. Но его здравомыслие совсем не то, что раньше.
