– Не стоит, – сказала она. – Я воспользуюсь мини-автобусом ЗОИ.
– Ладно, – ответил он.
29
Эта битва продолжалась слишком долго, Джон. Все знают, кто я, кроме меня. Мне не нравится мое незнание себя. Я чувствую, что день ото дня чахну. За мной охотятся. Если я скоро не узнаю, кто я, скоро, меня найдут и убьют. Игра! Это игра, в которую я мысленно играю каждый день, чтобы слова продолжали изливаться, но она помогает все хуже, и это может означать,
что это
правда.
Мартин провел утро и день в особняке Альбигони в выделенной ему комнате, съел завтрак и обед, доставленные дорогостоящими арбайтерами, и изучал книги Голдсмита. Он не хотел никуда идти, если его не позовут. Это нежелание исчезло около половины второго. Он надел комбинезон и нарукавники, осмотрел себя в зеркале и отважился выйти.
Войдя в длинную столовую, где никого не было, он прошел вдоль левого ряда стульев. Тишина впечатляла. Сквозь высокие окна столовой падал яркий, чистый – ни пылинки – солнечный свет. Хмурясь, он очень внимательно осмотрел огромные дубовые балки под потолком, послонялся по огромной механизированной кухне и отправился бродить по дому, как ребенок по волшебному замку.
Ласкаля он нашел в кабинете. Тот хмуро читал что-то с планшета.
– Где Альбигони? – спросил Мартин.
Ласкаль пожелал ему доброго утра.
– Господин Альбигони сейчас в гостиной. По коридору мимо входа, потом налево, наверх до середины лестницы и направо, третья дверь.
– Он один?
Ласкаль кивнул. Все это время он не отрывал взгляда от планшета. Мартин мгновение постоял рядом с ним, поежился и двинулся в указанную сторону.
Альбигони сидел на корточках перед высокой елкой, вокруг него лежали какие-то свертки. Когда Мартин вошел, Альбигони поднял глаза и, смутившись, принялся раскладывать свертки под елкой.
– Я не вовремя? – спросил Мартин.
– Нет. Мы… приготовили все это. – Он махнул в сторону дерева и свертков. – Заранее. Ей нравилось Рождество. Бетти-Энн. Я, пожалуй, не против. Это напоминает мне ту пору, когда она была маленькой девочкой. С самого ее рождения мы всегда ставили на Рождество елку.
Мартин посмотрел на него, сощурившись. Альбигони медленно поднялся на ноги, словно заторможенная горилла или ленивец.
– После похорон мы передадим это на благотворительность. Она не прислала нам подарки… еще не принесла.
– Примите мои соболезнования, – сказал Мартин.
– Это не ваше горе.
– Излишнее отстранение возможно, – сказал Мартин. – Иногда проблема затушевывает боль.
– Не беспокойтесь о боли, – сказал Альбигони. – Решайте проблему.
Он протиснулся мимо Мартина и обернулся – все морщины и складки на его широком, отечески добром лице сложились в унылую мину, – пошевелил пальцами, не поднимая руки, и сказал:
– Здесь можете пользоваться чем угодно. Есть бассейн и тренажерный зал. Разумеется, библиотека. Все для просмотра ЛитВизов. Возможно, Пол уже говорил.
– Да.
– Завтра встретимся в Ла-Холье. Вы составили ваш список, «путевой дневник»…
Мартин кивнул.
– Физическая диагностика Голдсмита, психосканирование, затем я хочу изучить результаты.
– Я нанял лучших неврологов. Кэрол назвала нам несколько имен… неболтливых профессионалов. У вас будет все необходимое.
– Уверен, – сказал Мартин. Играй в Фауста с другими. Какие гранты получат неврологи Кэрол? Что им посулят?
Альбигони поднял голову и посмотрел Мартину в глаза.
– Говоря откровенно, господин Берк, что бы мы сейчас ни сделали, я в этом не вижу особого смысла. Но мы все равно сделаем. – Он вышел из комнаты. Мартин ощутил рождественскую елку за спиной как чье-то присутствие. Мебель из темного дуба и клена; заблудившийся в лесу.
– Тогда пойду поплаваю, – пробормотал он. – Все в руках лучших специалистов.
30
Джон, я считаю Эспаньолу Гвинеей. Потерянной родиной. Не Африку, именно Эспаньолу. Мы говорили о том, чтобы записать твою поэму. Могу я вернуться домой? Я не знаю, что привезу с собой, какой багаж.
Надин битый час рассказывала о людях у мадам де Рош и о том, что она им сказала. Она упомянула о визите селекционера. Это произвело на собравшихся огромное впечатление; никто из них никогда не привлекал внимания селекционеров. Они проявили беспокойство, даже страх.
– Мне заявили, что тебе лучше некоторое время не приходить, – закончила она, с грустью глядя на него с дивана.
– В самом деле?
Она кивнула.
– Что ж, будет больше времени для работы.
– Я не хочу оставлять тебя одного, – сказала она. – Мне нелегко оказалось вернуться сюда. Потребовалось присутствие духа. – Она фыркнула. – Я думала, ты поймешь это и поздравишь меня.
Ричард улыбнулся.
– Ты смелая женщина.
– Мы можем отправиться в Салон. Ты знаешь. На Пасифик.
– Я предпочел бы остаться здесь.
– Они могут вернуться.
– Не думаю. Сегодня Рождество, Надин.
Она кивнула и уставилась на занавешенные окна.
– В детстве оно было для меня важным праздником.
Ричард с тоской посмотрел на свой стол. Бумага ждала. Он слегка прикусил нижнюю губу. Она не уйдет.
– Я хотел бы поработать.
– Я посижу здесь, пока ты будешь работать. И приготовлю ужин.
Она не уйдет. Вели ей уйти.
– Ладно, – сказал Ричард. – Пожалуйста, дай мне сосредоточиться.
– Ты хотел сказать «помолчи». Ты думаешь, я смогу держать рот на замке, но я в этом не уверена, Ричард. Я попробую.
– Прошу тебя, – настаивал он.
Она поджала губы, точно беззубая старуха. Он сел за стол, взял стираемую ручку, записал начало первой заряженной строки А стер тихонько сдувая катышки на ковер.
Я тщательно все подготовил, понимая, что одежда мне нужна чистой. Мне не хотелось, чтобы они приходили, форсировали осуществление моего замысла, но поделать ничего не мог; чтобы исторгнуть могильную землю из своего доброго «я», мне требовалось провести эту церемонию. Возможно, через несколько дней я отправлюсь к мадам и совершу нечто подобное там. Я начал чистить нож – и отпрянул, осознав, что это там люди, от которых действительно надо избавиться, не те бедные юнцы, что смотрели на меня, как на отца. И все равно я не мог остановиться. Ради поэзии, умершей во мне; ненавистный изгнанник, вытолкнутый прочь из роскоши своей жизни в Комплексах, я смогу все начать заново, скрыться в сельской местности, посвятить больше времени творчеству вдали от постоянных помех
