– Звучит загадочно.
– Ну да. Иногда он и сам такой. Аткинс. Впадает в морализаторство. Но он искренне верит, что АСИДАК – более чистый случай.
– Так что же насчет Страны?
– Полученные Джилл алгоритмы автоматически ищут субстрат сознательного внутреннего языка. У Джилл его не было. Поэтому в конечном итоге алгоритмы начали сами создавать его, хоть какой-то. Весь этот процесс занял, должно быть, девять или десять лет, так что Джилл едва ли была младенцем, но алгоритмы, впитывая подробности из памяти и сенсориума и устанавливая промежуточные цели, создавали при этом подобие Страны. Обнаружив это, Мобус и Бейкер решили: катастрофа. Они решили, что нашли в мыслителе самозародившийся вирус.
Мартин рассмеялся.
– Да уж.
– Они попытались избавиться от него, но, не блокируя высшие функции Джилл, не смогли. Наконец по прошествии года тревог и исследований Бейкер позвонил мне. Он подумал, что, возможно, они действительно имеют дело с описываемой тобой Страной, которую вы описали. Так и оказалось.
– Почему он не позвонил мне?
– Потому что тебе и без того хватало, а он хотел избежать огласки.
Мартин скривился.
– И на что это было похоже?
– Если честно – очень мило, – сказала Кэрол. – Незамысловато и без двусмысленностей. Мыслительская сказочная страна. Упрощенные образы людей, особенно программистов и разработчиков, как их впервые восприняла Джилл. Мне напомнило старую компьютерную графику двадцатого века. Незатейливо, красочно, прилизано, чистенько и математически выверено. Много абстракций и основ языка разработки мыслителей, представленных визуальной форме. Большие неграфические области, которые трудно интерпретировать. После экскурсии в подвал Джилл я стала относиться к ней, должно быть, так же, как Роджер Аткинс: мне она – оно – действительно нравится.
Мартин, чье любопытство было удовлетворено, отмел это беспокойным кивком.
– Не похоже, что это сложная Страна.
Кэрол поджала губы.
– На самом деле нет, по-моему.
– Значит, ты не бывала в Стране с тех пор, как мы в последний раз ходили туда вместе.
– Нет, полагаю, ты сказал бы, что нет. Но я провела более дюжины часов в триплексе. Это можно зачесть минимум как за тренировку.
– Пожалуйста, не думай, что я принижаю твою работу. Ты же должна знать, что, если бы ты не смогла сопровождать меня, я бы, наверное, не взялся за это.
– Наверное, – повторила она с сухой иронией.
Он поднял бровь и посмотрел на одеяло.
– Тебе приходило в голову, что мы можем оказаться в опасности?
– Вообще-то нет, – сказала она. – С чего ты взял?
– Прежде всего сам Голдсмит. Он – бурный океан под густыми облаками. Мы видим только мирный облачный пейзаж. А что меня действительно беспокоит, так это отсутствие буфера. Мы будем внутри друг друга, ты, я и Голдсмит, полностью открытые условиям Страны. В режиме реального времени. Без задержки.
Она схватила его за плечо и сжала.
– По мне, все отлично. Настоящее приключение.
Мартин с беспокойством посмотрел на нее, надеясь, что она не перебирает с уверенностью: в Стране беспокойство могло послужить своего рода защитой.
– Значит, нам все ясно?
– Думаю, да.
– Тогда давай закончим перерыв и вернемся к работе.
– Отлично. Спасибо.
– За что? – озадаченно спросил он.
Они встали. Кэрол крепко обняла его, потом отстранила на расстояние вытянутой руки, но не отпустила.
– За понимание и сотрудничество, – сказала она.
– Очень важно, – пробормотал он, пока они складывали одеяло и забирали пустые картонки из-под пива.
– Чертовски верно, – сказала Кэрол.
51
Тропическая ночь, сияние звезд, стремительная езда за городом в управляемом призраками черном лимузине. Сидя напротив задумчивого расстроенного человека, не произнесшего за последние полчаса ни слова, Мэри Чой наблюдала, как уносятся назад ухоженные поля, мелькают деревни, пролетает под машиной черная асфальтовая дорога. Лимузин плавно поднимался на крутые склоны по петляющей горной трассе.
Она достаточно часто дотрагивалась до своего пистолета, чтобы ощущать его как нечто знакомое и не очень обнадеживающее; если придется его использовать, она, весьма вероятно, все равно погибнет. Так зачем Рив дал его ей?
Потому что ни один зои не любит ощущать собственное бессилие. Ей вспомнился рейд на селекционеров в Комплексе, любовница Шледжа, бешено стреляющая из флешетника.
– Уже близко, – сказал Сулавье. Он наклонился, чтобы посмотреть в окно, потер руки, склонил голову и растер глаза и щеки, готовясь к чему-то неприятному. Потом поднял голову и посмотрел на нее, грустно, пристально.
– Близко – что? – спросила Мэри.
Он ответил не сразу. Потом отвернулся.
– Кое-что особенное, – сказал он.
Мэри сжала зубы, чтобы обуздать нервную дрожь.
– Хотелось бы знать, во что я ввязываюсь.
– Вы? Ни во что, – сказал Сулавье. – Вас втравило во все это ваше начальство. Вы обслуга. Американцы еще используют это слово? – Он посмотрел на нее с властным высокомерием, задрав нос. – Вы не хозяйка своей судьбы. Я тоже. Вы выполнили свои обязательства, как и я. Вы следуете своим путем. Как и я.
– Звучит ужасно зловеще, – сказала Мэри. И снова задумалась, не достать ли пистолет и не заставить ли Сулавье остановить лимузин и выпустить ее. Просто задумалась, никаких действий. Ей не удалось бы надолго затеряться в сельской местности; сегодня не составляло труда найти одинокого затерявшегося человека или даже отсеять кого-то из толпы; это не представляло трудности даже в Эспаньоле, двадцать лет отстающей от остального мира.
Сулавье на креольском что-то спросил у лимузина. Лимузин ответил приятным женским голосом.
– Еще две минуты, – сказал [Мэри]. – Вы едете в дом полковника сэра в горах, что за горы – не важно.
Она почувствовала облегчение. Это не походило на смертный приговор; скорее на дипломатические карточные игры.
– Тогда почему вы расстроены? – спросила она. – Он – избранный вами руководитель.
– Я верен полковнику сэру, – сказал Сулавье. – Я совсем не прочь посетить его дом. Я расстроен из-за таких, как вы, – тех, кто против него.
Мэри серьезно покачала головой.
– Я не сделала ничего, направленного против него.
Сулавье пренебрежительно отмел этот довод взмахом руки и резко сказал:
– Вы – часть всех его неприятностей. Он в кольце врагов, в осаде. Такой человек – такой благородный – не заслуживает того, чтобы в благодарность его облаивали и травили дикие псы.
