Слишком много тьмы.
28
Волшебства не бывает
Найденные в лесу ампулы Видаль хранил у себя в ящике стола. Он сравнил их с той, что взял в чемоданчике доктора Феррейро, и совсем не удивился, когда ампулы оказались абсолютно одинаковыми.
– Сукин сын! – прошипел Видаль.
Он позволил доброму лицу доктора ввести себя в обман. Еще одна ошибка, но уж эту он исправит.
Видаль снова убрал ампулы в стол. Феррейро в это время все еще был в амбаре.
Доктор стоял на коленях возле измученного мальчика, не зная, что его предательство обнаружено. В руках он держал шприц с жидкостью золотистого цвета – такого же, как ключ, который Офелия отняла у Жабы. Заика закрыл глаз – единственный, который пощадил Видаль, – но рот у него был приоткрыт. Каждый вздох давался как подвиг, так больно было дышать. И когда Феррейро заколебался в нерешительности, Заика схватил его за руку неизувеченной рукой и направил шприц, вонзив иглу в свое тело. Приподняв голову, он последним взглядом поблагодарил доктора – безмолвное «спасибо» от мальчика, чьим проклятием была неспособность правильно выговаривать слова. В конце концов она заставила его предать единственных в жизни друзей.
– Вот увидишь, сейчас боль пройдет. – Феррейро говорил с мальчиком, как с обычным пациентом, это немного успокаивало.
Глаза мальчика были закрыты. Из-под черных волос на лицо стекала кровь.
– Да, уже почти все, – тихо сказал доктор.
Он говорил с самим собой. Милосердная смерть уже набросила свой плащ на плечи Заики.
Видаль не понимал таких людей, как Феррейро. Доктор помогает партизанам – разумеется, он убьет его еще не рожденного ребенка.
Офелия забралась под мамину кровать – проверить, как там мандрагора, и в это же самое время Видаль взбежал по лестнице убедиться, что его сын еще жив. Торопливые шаги испуганным эхом разнеслись по мельнице, но Офелия не услышала. Она слишком беспокоилась о мандрагоре. Корень больше не двигался, хоть она и напоила его молоком и дала несколько капель крови.
– Ты что, больная?
Склонившись над миской, Офелия вдруг почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за лодыжки. Руки в перчатках. Офелии не за что было уцепиться. Волк грубо вытащил ее за ноги из-под кровати.
– Это еще что за чертовщина?
Офелия молча помотала головой. Он все равно не поймет.
Когда он выхватил мандрагору из миски, Офелия закричала и бросилась отнимать у него корень, но Волк высоко поднял мандрагору – молоко потекло у него по руке, – а другой рукой оттолкнул Офелию.
От криков проснулась мама.
– Что вы делаете? Эрнесто, оставь ее! – через силу воскликнула мама, откидывая одеяло. – Пожалуйста, не трогай ее!
Волк сунул ей в руки мокрую мандрагору:
– Посмотри!
Молоко закапало всю мамину ночную рубашку.
– Что это, по-твоему? А? Она эту гадость прятала у тебя под кроватью!
Офелия не могла смотреть маме в лицо, бледное от отвращения.
– Офелия? – Мама взглядом умоляла объяснить. – Что эта… вещь делала у меня под кроватью?
Волк в гневе шагнул к двери.
– Это волшебный корень! – прорыдала Офелия. – Мне Фавн его дал!
– Все из-за того, что ты позволяешь ей читать всякую ерунду. – Волк стоял на пороге, а Офелия все еще чувствовала, как его пальцы впиваются ей в руку.
– Пожалуйста, оставь нас! Я с ней поговорю, любовь моя!
Офелия ненавидела эту нежность в мамином голосе. Мама изо всех сил старается угождать человеку, который на нее и смотреть не хочет.
Дети всегда замечают такие вещи. Они же ничего больше не могут, только наблюдать за взрослыми – и прятаться от бурь, которые те поднимают. От бурь и от ледяной зимы.
– Как пожелаешь, – ответил Видаль и ушел туда, где его ждали более важные дела, чем одинокая вдова и ее избалованная дочь.
Все это изменится, когда родится его сын.
Офелия с мамой остались вдвоем. Офелия дрожала. Столько злости – сперва от Фавна, теперь от Волка. И неизвестно, что страшнее.
– Он сказал, что тебе станет лучше! – крикнула Офелия. – И тебе стало лучше!
– Офелия! – Мама уронила мандрагору на кровать и погладила дочку по лицу. – Отца надо слушаться! Пора прекращать это все.
Отца! Ох, как трудно не ненавидеть маму за то, что называет его так, – и за то, что слишком слабая, не может защитить. Офелия обняла маму и уткнулась лицом ей в плечо. От маминой рубашки пахло их прежним домом, где Офелия жила счастливо и ничего не боялась.
– Пожалуйста, забери меня отсюда! – взмолилась она. – Давай уедем, а? Пожалуйста!
Зря она это сказала.
Мама отцепила от себя ее руки.
– Офелия, это не так просто. – В мамином голосе больше не было нежности, он звучал резко и нетерпеливо. – Скоро ты повзрослеешь и поймешь, что в жизни все не так, как в твоих сказках.
Мама схватила мандрагору и медленно, неумолимо двинулась к очагу.
– Мир жесток, Офелия. Ты должна это усвоить, пусть даже будет больно.
И она швырнула мандрагору в огонь.
– Нет! – Офелия кинулась вытаскивать извивающийся в огне корень.
Мама схватила ее за плечи:
– Офелия! Волшебства не бывает! – Мамин голос охрип от усталости и злости из-за того, что ее мечты не сбылись. – Ни для тебя, ни для меня, ни для кого!
В очаге раздался пронзительный тонкий крик. Мандрагора горела, корчилась от боли и кричала, как новорожденный младенец, а огонь пожирал ее бледные ручки и ножки.
Кармен смотрела в огонь, и на мгновение – Офелия могла поклясться – мама увидела волшебство, что творилось у нее на глазах, услышала крики, увидела, как дергается корень…
Но тут она ахнула и схватилась за спинку кровати. Ноги у мамы подломились. Она осела на пол. Широко раскрытые глаза были полны изумления и ужаса, а мандрагора все еще тоненько пищала в огне.
Кровь. Кровь текла у Кармен по ногам, пачкая нежную кожу, ночную рубашку, заливая пол.
– Мама!
Офелия упала рядом с ней на колени.
– Помогите! – закричала она во весь голос. – Помогите!
Служанки на кухне побросали ножи. Все они беспокоились за маму Офелии и нерожденного ребенка. Доктор поможет! Эту мысль они читали на лицах друг друга.
Но доктор Феррейро был сейчас в амбаре. С пустым шприцем в руке он стоял на коленях возле мертвого мальчика.
29
Совсем другой человек
Доктор Феррейро встал, услышав за шумом дождя приближающиеся шаги. Первым в амбар вошел Гарсес – жилистый, толстокожий Гарсес, который умел держать чужую боль на расстоянии, подальше от своей души. Он уставился на замученного мальчика. Изуродованное лицо стало безмятежным в смерти. В дверях толпились солдаты, закрываясь от дождя зонтиками – странно было видеть такое обыденное приспособление рядом с военной формой.
