Видаль появился последним. Встав на колени рядом с Заикой, осмотрел мертвое тело. Доктор Феррейро тем временем аккуратно убрал шприц и закрыл чемоданчик со спокойствием выполненного долга.
– Почему вы это сделали? – спросил Видаль, поднимаясь на ноги.
– Больше я ничего сделать не мог.
– Что это значит? – В голосе Видаля звучало удивление. И немного любопытства. – Вы могли подчиниться мне!
Он медленно двинулся к Феррейро и остановился, когда приблизился вплотную. Так хищник подкрадывается к добыче. Нелегко было стоять с ним лицом к лицу. Но храбрость бывает разная. Феррейро так долго боялся этого человека, видел его зверства, лечил нанесенные им раны… И сейчас чувствовал облегчение оттого, что не нужно больше притворяться.
– Да, верно, я мог подчиниться вам, – спокойно ответил доктор. – Но не подчинился.
Видаль рассматривал его, словно какого-то невиданного зверя.
– Так было бы лучше для вас. Вы это знаете. Почему же не подчинились?
В том, как он спросил это, как сжались его узкие губы, мелькнул почти страх. В его царстве тьмы страх подчинял всех – почему же не этого мягкосердечного очкарика, который при нем и голос повысить боялся?
– Подчиняться беспрекословно, не рассуждая, не спрашивая… – Феррейро тщательно подбирал слова. – Это умеют только такие, как вы, капитан.
Он отвернулся, взял чемоданчик и шагнул под дождь. Конечно, он понимал, что сейчас будет, но почему не насладиться минутой, когда он наконец-то свободен от страха? Он пошел прочь от амбара, чувствуя на лице холодные капли. Драгоценные шаги на волю, в полном согласии с самим собой.
Он глянул через плечо, как раз когда Видаль вышел из амбара стремительной походкой охотника. Феррейро не обернулся, не остановился, когда Видаль выхватил пистолет. Когда пуля ударила в спину, доктор снял очки и потер глаза, хотя и знал, что туман, застилающий зрение, – это туман смерти. Еще два шага. Потом ноги подломились, и в мире остались только жидкая грязь и затухающий шум дождя. Феррейро слышал собственное дыхание. Ему было холодно. Очень холодно. Не было ни воспоминаний, ни утешительных слов. Почему-то он заметил только одно: в двух шагах от него, на стене в щелке между каменными блоками затаился паучок. Крохотное существо показалось ему чудом. Он разглядел каждое сочленение, каждую ворсинку, каждый хитиновый нарост. Сложная архитектура паука, его красота, его изящество и его голод вдруг слились воедино: последнее проявление жизни. Феррейро на вдохе глотнул грязной воды. Попытался выкашлять воду, и его сердце остановилось.
Один меткий выстрел.
Видаль, подойдя к мертвому, раздавил сапогом лежащие рядом очки. Он так и не смог понять, почему этот глупец не подчинился, но ему стало легче от мысли, что добрый доктор умер и больше никогда не придется смотреть в эти кроткие, слишком осмысленные глаза.
– Капитан!
У амбара стояли две бледные, перепуганные служанки. Видаль убрал пистолет в кобуру. Он смутно понимал, что ему говорят. С его женой плохо, разобрал он наконец в их тревожной скороговорке… Его сын вот-вот появится на свет, а доктор, который должен был помочь при родах, лежит мертвый в луже у его ног.
Когда Фавн полюбил
Есть в Галисии лес, до того древний, что иные деревья помнят время, когда звери принимали обличья людей, а у людей вырастали мех и крылья. Кое-кто из людей, шепчут деревья, даже превратились в дубы, и буки, и лавры, и корни их ушли так глубоко в землю, что они позабыли свои имена. Когда ветер шелестит листьями, деревья особенно любят рассказывать историю одной смоковницы. Она растет на холме в самом сердце леса. Ее отличишь издали – две огромные ветви изогнуты, словно козлиные рога, а ствол раскололся надвое, как будто дерево родило нечто, выросшее у него внутри.
Да! – шепчет лес. – Поэтому ствол зияет открытой раной. Дерево было когда-то женщиной, что танцевала и пела под сенью моих ветвей. Она собирала мои ягоды и украшала себя венком из моих цветов. Но однажды она встретила Фавна. Фавн любил играть на флейте в лунном свете, среди моих деревьев. Костяную флейту он сделал из пальцев огра, и музыка его рассказывала о его родине – о темной подземной стране, так непохожей на свет, который несла в себе женщина.
Все это правда, и все-таки женщина полюбила Фавна. Любовь ее была глубокой и неизбежной, как колодец, и Фавн тоже полюбил ее. В конце концов он попросил ее уйти с ним в подземную страну, но она испугалась. Слишком страшно было думать, что она больше никогда не увидит звезды, не почувствует ветер на своем лице. Она осталась, а Фавн ушел, и она только смотрела ему вслед. Но любовь наполнила ее такой тоской, что ноги ее корнями вросли в землю, стремясь к любимому, а руки тянулись к небу и к звездам, ради которых она от него отказалась.
Ах, как болело ее сердце! От этого ее нежная кожа превратилась в кору. Ее вздохи стали шелестом ветра среди тысячи листьев, и когда однажды лунной ночью Фавн вернулся поиграть ей на флейте, то увидел только дерево, шепчущее имя, которое он никому не называл, кроме нее.
Фавн сел между корней, чувствуя у себя на лице слезы, подобные росе. Ветви дерева осыпали его цветами, но любимая не могла больше обнять его, не могла коснуться губ поцелуем. Его дикое и бесстрашное сердце пронзила боль, и, когда он погладил дерево, его собственная кожа – раньше покрытая серебристой шерсткой – загрубела и одеревенела, словно кора его потерянной возлюбленной.
Фавн просидел под деревом всю ночь, а утром взошло солнце и прогнало его. Он всегда плохо переносил яркий солнечный свет. Фавн вернулся в темную утробу земли, а смоковница в глубоком горе склонила свои ветви. В конце концов они так согнулись, что стали напоминать рогатую голову ее возлюбленного.
Через восемь месяцев, в полнолуние, ствол дерева с тихим стоном раскололся, и из него вышел наружу ребенок. Это был мальчик, наделенный красотой своей матери, а от отца ему достались рожки на зеленоволосой голове и копытца на стройных ногах. Он стал танцевать среди деревьев, как танцевала его мать, и сделал себе флейту из птичьих костей, чтобы наполнить лес песней о любви и поцелуях.
Глубоко под землей Фавн, обучая принцессу придворным правилам, услышал музыку флейты. Он прервал урок и бросился тайными путями, известными лишь ему одному, в Верхнее царство. Но когда он прибежал, флейты уже не было слышно. Фавн увидел только следы маленьких танцующих копыт на влажном мху. Скоро их смыло дождем.
30
Не делай ей больно
Мама кричала. Офелия сидела на скамье, которую служанки поставили в коридорчике возле маминой комнаты, и слышала через стену мамины крики. На другом конце скамьи сидел Волк, слепо уставившись на деревянные перила лестницы – сквозь них Офелия иногда подсматривала за служанками внизу. Ему тоже хочется кинуться вниз головой с лестницы после каждого мучительного крика? Чтобы исстрадавшееся сердце разбилось вдребезги о каменные плиты пола, лишь бы избавиться наконец от страха и боли? Но жизнь еще сильнее Смерти, и потому Офелия все так же сидела на скамье рядом с Волком, который заманил маму в свой дом, чтобы она здесь кричала и истекала кровью.
