В следующую секунду ребят накрывает самодельный миномётный снаряд. В стороны разлетается сухая земля вперемешку с кусками мяса и внутренностей. Всё. Точка подавлена. Скоро тут будут боевики. Значит, нам надо валить.
– Где же наши вертолётчики?! Где же наши бравые соколы.. Суки…– зло скрежещу я зубами от боли. Два тонких как иглы осколка застряли у меня в предплечье. Происходит местный мышечный спазм, мышца сама пережимает кровотечение, за этим следует выброс тромбоцитов.
Прячась за каким-то колодцем, потом за фрагментом полуобвалившейся стены, мы, наконец, скрываемся в тёмном проходе. Стараясь не хрустеть кирпичной крошкой, мы углубляемся в лабиринт из тёмных коридоров старой крепости. Сквозь средневековые бойницы пробиваются тонкие лучики света.
Внезапно впереди буквально кожей ощущается какое-то движение. Не сговариваясь, мы с Джеком, замираем, вжавшись в ближайшую нишу в стене. Двое даишей, очевидно, не ожидая кого-то здесь встретить, заняты протяжкой провода. Жестом я показываю, что возьму на себя первого. Джек кивает.
Как только боевики оказываются рядом с нашей позицией, я, зайдя со спины, стремительно перерезаю первому горло. Он давится, захлёбываясь в собственной крови. Второго следом убивает Джек, по рукоять загнав ему нож в шею.
– Похоже, они тут всё минируют,– замечает Джек, разглядывая провод,– Надо торопиться.
Мы продолжаем движение по туннелям старой крепости. Сверху, где через разломы в стенах видно голубое небо, звучит шум лопастей. Похоже, Вертушка-1 всё-таки добралась до точки. Звук винтов становится зудящим. Кажется, машина зависла в воздухе. Раздаётся свист ракеты воздух-земля. Глухой взрыв, и надоедливый стук крупнокалиберного пулемёта смолкает. Ну, наконец-то!
Вертолёт, еле касаясь земли, начинает забирать наших ребят. Джек устремляется к выходу, туда, где маячит спасительный борт. Последнее, что я успеваю заметить, это тонкую нитку растяжки в проёме двери. Я тщетно пытаюсь что-то заорать, то взрывная волна глушит и отбрасывает меня назад.
Последнее, что я вижу, это девочку лет восьми, стоящую передо мной и, не моргая, смотрящую прямо в глаза. Её длинные прямые волосы аккуратно расчёсаны и заколоты по бокам. Светлое платье с широкими волнами складок на юбке. Элегантное, но без излишеств, на манер ученического. У неё мертвенно бледный цвет лица и такие же белые безжизненные руки. Я понимаю, что теряю сознание.
* * *
6:42. Я просыпаюсь. Ненавижу сны с кошмарами из прошлого. Они всегда такие яркие и реалистичные. Хотела бы я, чтобы моя память была похуже… Я поворачиваюсь на бок и обнаруживаю, что Жан-Пьер по-прежнему храпит в моей постели, отвратительно приоткрыв подрагивающий губами рот.
Впрочем, это никак не влияет на мой обычный утренний режим. 10 минут я трачу на душ, потом начинаю заниматься завтраком. Стоит ли кормить этого лягушатника? Думаю, нет. Гренки, пара хорошо прожаренных яиц, лёгкий салат из помидор с бальзамическим уксусом. Из еды не нужно делать того культа, которому повсеместно поклоняются в Париже.
Я уже закончила завтрак и перешла к утренним тренировкам, когда Жан-Пьер издаёт стон и садится на кровати. Он выглядит ужасно. Побитый и помятый. Хуже, чем Наполеон после Ватерлоо.
– Ты так рано встаёшь…– говорит он, держась за голову и глядя на меня.
– У меня же режим. Забыл? – отвечаю я, выжимая штангу.
– Помню… Помню, что вечер был вчера просто кошмарный.
– Да ладно тебе. Ресторан мне понравился.
– Меня всё-таки развезло…
– Это да.
– А ещё мне показалось, что ты говорила во сне… С сестрой.
– Это возможно, – я фиксирую штангу и, поднявшись, смотрю на француза.
– У тебя есть сестра?
– Да. Близнец.
– Интересно.
– Она мне часто снится. Когда была ещё маленькой девочкой. Вероятно, это воспоминания с тех пор, когда мы ещё жили вместе. Но потом в приюте я уже была одна. Похоже, нас разлучили как раз в то время. С тех пор я не знаю, где она и что с ней. Но почему-то я чувствую, что она жива и где-то совсем рядом… Наверное, это такая близнецовая связь.
– Это очень грустно, – бормочет француз, явно испытывая неловкость оттого, что вывел меня на откровения.
– Всё в порядке.
– Я, пожалуй, пойду…– Жан-Пьер поднимается и, пошатываясь, идёт к двери.
Я решаю его проводить и на минуту задерживаюсь у открытой двери, наблюдая, как француз тщетно пытается отыскать в карманах ключи.
– Ты их, похоже, вчера потерял.
– Проклятье… И мобильный тоже… Ты можешь помочь мне вызвать слесаря, чтобы он вскрыл замок?
– Я могу помочь тебе, – киваю я, и наношу ногой резкий удар по двери в район замка.
Хлипкий старый косяк трескается, разлетевшись на сухие щепки. Дверь с треском раскрывается внутрь.
– Спасибо, – ошарашено глядя на результат, произносит Жан-Пьер, – Дверь всё равно давно пора было менять. Хотя… Зачем мне вообще дверь с такой соседкой?
– Обращайся, – усмехаюсь я и уже собираюсь уйти назад в свою квартиру.
– Вера…– как всегда неверно ставя ударение на последнюю гласную, вдруг спрашивает француз, – Скажи мне…
– Что?
– Тебя никогда не принимали за мужчину?
– А тебя?
* * *
Жан-Пьер пропал больше, чем на неделю. Я не могу понять, что произошло. Неужели я так его испугала? Если так, то он, похоже, просто съехал, потому что к наспех отремонтированной двери его квартиры давно никто не подходил.
Мне не нравится, что начинает со мной твориться из-за этого. Периодическое повышение тревожности сменяется ощущениями несвойственной мне вялости. А мои воспоминания о лягушатнике явно способствуют повышению в крови уровня окситоцина. Влюблённость ли это? Гипертрофированный материнский инстинкт? Не знаю.
Я думала, что смогу неплохо перезарядить батарейки перед следующим контрактом. Но, кажется, всё идёт насмарку. Чёрт… Что же со мной происходит? Почему я так замечательно понимаю, что происходит с моим телом, но ни черта не смыслю в том, что происходит с моей головой?
Засыпая, я в который раз вижу, как тащу раненного напарника по пустыне…
Я тащу Джека по сраному сирийскому песку. Вертушка нас не дождалась. Впереди около 30 километров до базы. Радует, что боевики даиш остались посреди старых развалин далеко позади. Нас никто не преследует, если не считать проклятого солнца. Джек пытается помогать, но сейчас он практически без сил. Вместо правой ноги у него теперь развороченный шмоток мяса, из которого торчит раскрошенная кость. Я наложила жгут и самодельную повязку, но не думаю, что это сильно помогает. Джек уже потерял слишком много крови и периодически отключается от слабости и боли.
– Тебе надо бросить меня, – в который раз повторяет он, на минуту придя в сознание.
