А я, обрадовавшись удобному объяснению, тут же закивала, мычанием изображая согласие с его последними словами. Отшибло, да-да-да!
«Повторяй мысленно за мной!» — коготки упорно шарили у меня в волосах.
Я почувствовала, как крыс нащупал там что-то вроде веревочки и проворно перебирает ее, подтягивая ближе увесистый камешек, спрятанный среди прядей. Еще секунда — и зверек сжал его в лапах.
«Повторяй же!»
— Ы о ооать!? — яростно прокашляла я сквозь кляп и только тут сообразила, что крыс не поперхнулся, а выкрикнул какое-то сложносочиненное ругательство. Кажется, его и надо было повторить, но я даже не расслышала толком!
Вся эта нелепица в сопровождении пыточных ощущений начала меня порядком злить.
«Мысленно, …ять! Голова у тебя целая, так что не прикидывайся совсем ущербной!»
— О-ол а-ик о-ол! — окончательно рассвирепела я, чувствуя, что босые ноги уже припекает. — И а-ю я! Пов-о-и!
«Tempora si fuerint nubila, solus eris!»
— Тьфу…Tempora… si fuerint… nubila… solus eris!! Твою мать… — похоже, крыс наконец-то догадался перегрызть не только те веревки, что стягивали руки, но и вонючую тряпку, которой был примотан кляп.
Где-то внутри меня жила сумасшедшая надежда, что, как только я повторю нужную галиматью, проклятый кошмар наконец закончится. И там же в глубине билась мрачная уверенность — черта лысого. Это все реальность. В которой не бывает никаких спасительных чудес… если не считать странной черной точки на горизонте, стремительно летевшей в нашу сторону.
Глава 2
Римус:
«Про мою мать — это ты зря, — огрызнулся я, нервничая все сильнее. — Если она сейчас объявится, то эти очистители мира от скверны очистятся вплоть до вчерашнего завтрака».
Велислава всегда была редкой стервой, но слабоумием и потерей памяти никогда не страдала. А тут прям хоть хватай, через метлу перекидывай и к лекарю тащи! Когда ведьма забывает слова для вызова собственного летающего веника — это же последняя стадия какой-то страшной болезни, не иначе!
Главное, оставил я ее в тепле и уюте, даже пообещала на прощание больше меня не беспокоить. И ведь две седьмицы о ней ни слуху ни духу не было! Почти ж поверил, что и правда освободила… Так нет! Мало того что меня обратно призвала, так еще как-то в лапы очистителям попалась, чтоб их чесотка, вши и лишай одновременно одолели!
Мы ж от них с таким трудом оторвались, затаились в другой стране, в полной глуши… Велислава даже колдовала мало, чтобы внимания не привлекать, и на тебе! Хвост перед мордой, крутись снова!
«Метла прибыла, залезай…ля, и сваливаем отсюда!»
* * *
Это не крыс, это идиот. Хоть сообразил бы, что я после веревок вся затекшая и деревянная, лихой ковбой из меня — как из кастрюли портсигар. Хрен с ней, с метлой, я уже ничему не удивляюсь, но влезть на нее все равно не могу!
Максимум, на что меня хватило, это с тихим прочувствованным матерком уцепиться за деревянную ручку и повиснуть над костром, как перезрелая, но недопеченная груша. И как теперь заставить эту швабру подняться повыше?!
— Дальше что делать?! — прошипела я прямо в крысиный нос, благо серый засранец сидел у меня на плече. Если бы все мои силы не уходили на то, чтобы цепляться за метлу, я бы его за этот нос укусила от злости, честное слово!
— Держи ее! — ага, балахоны тоже заметили наконец, что теряют жертву. До этого они водили вокруг кучи хвороста странноватый укуренный хоровод и выли что-то, похожее на заунывную молитву. А тут спохватились! Ять! Сейчас за ногу схватят и сдернут обратно в костер, сволочи!
«На метлу садись, чтоб тебя… совсем спятила?» — крыс, уже перепрыгнувший с моего плеча на ручку метлы, забегал там, заметался нервно, даже в голосе на последней фразе вместе со злостью прорезалась озабоченность.
— Придурок! Циркового акробата нашел?! — метко пнув самого ретивого балахона прямо в капюшон, я все же подтянулась и легла на метлу животом. Ох, не иначе с перепугу такие способности к физкультуре проснулись… — Как уже улететь отсюда?!
«Дура… совсем дура… за две недели все забыла? Опоили они тебя чем-то, что ли?! — паникующий крыс только что шерсть у себя между ушей не рвал, метаясь по древку. — Глаза закрой и представь, куда хочешь попасть!»
— Да едрысь оно конем! — яростно заорала я, чувствуя, как кто-то снизу снова пытается схватить меня за босые ноги, лягнулась отчаянно, зажмурилась и изо всех сил представила свой номер в отеле. И свой чемодан! И…
«И на кой леший ты перенесла нас в охотничий домик? Что мы тут забыли?!» — устало как-то прозвучал в моей голове крысиный голос и добавил уже вслух, так что я от удивления открыла глаза: — Слезай уже с метлы, чего вцепилась-то в нее всеми четырьмя лапами?!
— А крыса где? — задала я наверное самый идиотский вопрос, только чтобы не разрыдаться от острого и болезненного разочарования: никакого отеля вокруг и в помине не наблюдалось, все то же гребаное средневековье, только побогаче.
Лес, хмурое небо над головой, озеро в пяти шагах, мокро, холодно, неуютно. Только вместо полуразрушенных серых от времени домишек — каменное нечто более-менее приличного вида. Но все равно явно древнего дизайна, чтоб ему, тому средневековью!
И в довершение всего — совершенно незнакомый мужик рядом. Точнее, молодой парень, пасмурный, как окружающая среда.
Чуть рыжеватый или, может, просто замурзанный блондин. Серо-зеленые глаза злые и какие-то обреченные, что ли. Лицо длинное, нос ему пару раз явно ломали… только губы хороши — чувственные такие, неплохо очерченные. Это я машинально отметила, по въевшейся привычке — работа с рекламными моделями даром не проходит.
— Я же проверял, нет у тебя ран на голове! Значит, опоили… Кому сказать? — фыркнул он как-то невесело. — Опоили ведьму… Давай уже, вспоминай рецепт, как тебе мозги обратно вернуть!
Все бы ничего, только голос у парня был точь-в-точь крысиный! Ох-ре-неть мои ботинки…
И выговаривал он мне так, словно реально давний знакомый, родной, можно сказать, зануда. С теми же интонациями.
Лихорадочно пытаясь сообразить, что ж все это такое и с какого перепуга, я поняла одно: признаваться нельзя. Понятия не имею, что он в таком случае сделает, — вдруг вообще развернется и уйдет, оставив меня одну посреди всего этого исторического антуража?!
— Ничего не помню, — выдала я голосом клинической идиотки. А физиономию дебильную даже строить не пришлось — она у меня и так наверняка выражала всю степень моего обалдения.
— Велислава! В то, что ты забыла про свой красивый жест с отпусканием меня на свободу, — верю! Я даже не сомневался, что ты снова меня призовешь, как прижмет.
Судя по лицу и взгляду, он все же рассчитывал на лучшее и теперь испытывал ко мне непреодолимое отвращение из-за разрушенных надежд.
