— Какого черта ты здесь делаешь? — прорычал я. — Угробить меня хотела?
— Не говори ерунды, — беззаботно отозвалась она. — Никто не пострадал.
— Уж не благодаря тебе, — огрызнулся я. — Пристегни ремень.
Она повернула голову в мою сторону и смерила меня равнодушным взглядом.
— Не забывай, смертный, у меня нет физической формы. Я существую единственно в твоем сознании. Я мысленный образ. Иллюзия. Голограмма, видимая только тебе. Мне нет смысла пристегиваться ремнем.
— Тут дело в принципе, — возразил я. — Моя машина. Мой мозг. Мои правила. Пристегни чертов ремень или сгинь.
Ласкиэль вздохнула.
— Очень хорошо.
Она повернулась, — ни дать ни взять обычный пассажир, — вытянула ремень безопасности и сунула пряжку в гнездо. Я понимал, что на самом деле ремень остался на месте, что я вижу всего лишь иллюзию — но очень убедительную иллюзию. Мне пришлось бы сильно постараться, чтобы увидеть настоящий ремень, свисающий со стойки.
Ласкиэль посмотрела на меня.
— Так сойдет?
— Спасибо и на этом, — буркнул я, лихорадочно размышляя.
Та Ласкиэль, которую я видел сейчас, представляла собой частицу настоящего падшего ангела. Все остальное было заключено в древнем серебряном динарии, римской монете, погребенной под двухфутовым слоем бетона у меня в подвале. Однако и одного прикосновения к этой монете хватило, чтобы в голове у меня возникло, так сказать, полномочное представительство демона — судя по всему, где-то в тех девяноста процентах мозга, которые человек не использует. Ну, в моем случае в девяноста пяти, пожалуй. Ласкиэль могла являться мне, могла видеть все, что я видел, могла копаться в моей памяти и, что самое досадное, могла создавать иллюзии, отличить которые от реальности мне удавалось лишь с большим трудом. Такую, например, какую я видел сейчас — ее, сидящую рядом со мной в машине. Исключительно привлекательную, чертовски взаправдашнюю на вид и от того до ужаса желанную. Вот сука.
— Мне казалось, у нас уговор, — буркнул я. — Я не желаю, чтобы ты являлась поговорить со мной, если только я сам тебя не позову.
— Я отношусь к этому уговору с уважением, — заверила она, — и явилась лишь для того, чтобы напомнить тебе: все мои услуги и возможности находятся в твоем распоряжении, стоит тебе только пожелать, и вся я — та, что обитает в настоящее время под полом твоей лаборатории, — точно так же готова оказать тебе любую помощь.
— Ты ведешь себя так, словно это я напросился к тебе. Если бы я знал, как стереть тебя из моей головы, не угробившись при этом, я бы сделал это в мгновение ока, — отозвался я.
— Та часть меня, что делит с тобой твой разум, не более чем тень настоящей меня, — сказала Ласкиэль. — Но не заблуждайся, смертный. Я есть. Я существую. И намерена существовать и впредь.
— Сказал же: если б мог, не угробившись при этом, — буркнул я. — И, кстати, если не хочешь, чтобы я запер тебя в какой-нибудь маленький темный чулан у меня в голове, убирайся вон с глаз моих.
Губы ее дернулись — возможно, от раздражения, но выражение лица не изменилось.
— Как тебе угодно, — проговорила она, склоняя голову. — Однако если правда то, что черная магия снова поднимает голову в Чикаго, тебе, возможно, потребуются все доступные ресурсы. И не забывай: чтобы выжила я, мне необходимо, чтобы выжил ты. У меня имеется веский повод помогать тебе.
— Маленький черный ящик, — отозвался я. — Без дырок в крышке. И пахнет там, как в университетской раздевалке.
Она снова скривила губы — на этот раз в чуть опасливой усмешке.
— Как тебе будет угодно, хозяин мой.
И исчезла, скрывшись обратно в неизведанные кладовые моего сознания, или куда она там еще могла деться. Я поежился, стараясь удостовериться, что мои мысли надежно защищены от постороннего вторжения. Разумеется, я никак не мог помешать Ласкиэли видеть и слышать все, что вижу и слышу я, но текущие мысли я от нее прикрывать все-таки научился. Правда, мне приходилось делать это достаточно часто, чтобы помешать ей узнать слишком много и слишком быстро.
В противном случае это лишь помогло бы ей достичь своей цели: убедить меня откопать погребенную под полом лаборатории, изолированную бетоном и заклятием монету. В монете, древнеримском динарии — одном из тридцати почти таких же, — обитали душа и сознание падшего ангела Ласкиэли.
Союз с ней дал бы мне неизмеримые силы. Мощь и знания падшего ангела могут превратить любого в смертоносное, практически бессмертное орудие — недорого, совсем недорого. Всего лишь за душу. Стоит вам подписать контракт с одним из Ангелов Ада, и в капитанском кресле вас будет уже двое. И чем больше вы станете позволять ему помогать вам, тем быстрее он подчинит себе вашу волю, так что рано или поздно вся власть перейдет к нему.
Я схватил монету за мгновение до того, как к ней потянулся малолетний сын моего друга, и за то краткое мгновение, что я держал ее в руке, часть личности Ласкиэли, ее сознания, успела поселиться у меня в мозгу. Прошлой осенью она помогла мне пережить несколько нелегких дней — содействие ее оказалось неоценимым. Что само по себе создавало проблему. Я не мог больше позволять себе полагаться на ее помощь, ибо рано или поздно привык бы к этому. А потом начал бы получать удовольствие. А потом настал бы день, когда идея откопать монету показалась бы мне не такой уж и плохой.
Из всего этого следовало, что я никак не мог расслабляться в ответ на все предложения падшего ангела. Цена могла быть скрыта от взгляда, но меньше она от этого не становилась. С другой стороны, Ласкиэль не сгущала краски, говоря об опасности, связанной с черной магией. Помощь мне очень даже бы не помешала.
Я подумал о тех, кто бился бок о бок со мной прежде. Я подумал о моем друге Майкле — это его сын чуть не подобрал монету.
Я не виделся с Майклом с того самого дня. Не звонил ему. Он звонил мне пару раз — приглашал пообедать в День Благодарения, спрашивал, все ли у меня в порядке. Я отказался от приглашений, да и разговоры постарался вести как можно короче. Майкл не знал, что я подобрал один из Темных Динариев, вступив во владение предметом, делавшим меня членом ордена. Я сражался с некоторыми динарианцами. Одного я убил.
Все они были монстрами из монстров, а Майкл — Рыцарь Креста. Одному из трех людей на всем белом свете, ему доверили ношение священного меча — самого что ни на есть священного, одного из трех, в клинки которых, как говорят, закован гвоздь из Креста с большой буквы «К». Майкл сражается со всем потусторонним злом. Он его побеждает. Он спасает попавших в беду детей и невинных, и он не задумываясь выступит против самого невообразимого чудища, настолько велика его вера в силу, дарованную Всевышним.
Он не питает любви к своим противникам, в том числе и динарианцам — жадным до власти психопатам, которым доставляет удовольствие причинять боль и страдания.
Я не стал говорить ему о монете. Ну, не хотелось мне, чтобы он знал, что я делю свой мозг с демоном. Чтобы он думал обо мне хуже. Майкл человек прямой. Большую часть моей сознательной жизни Белый Совет считал меня каким-то монстром, только и ожидающим подходящего момента, чтобы обернуться своей кошмарной мордой и начать сеять вокруг себя хаос и разрушение. Но Майкл с самой первой нашей встречи решительно принял мою сторону. Его поддержка чертовски много значила в моей жизни.
