Влюблённость свою Евстигнеев скрывал даже от себя самого. Но Софи – второй член экипажа, его командир, пилот-навигатор, а также евстигнеевская законная супруга – заявляла со свойственной ей бесцеремонностью: «Ты псих, Евстигнеев. Думаешь, я не вижу, как ты к ней относишься?» Евстигнеев злился. Бледнел и пытался скрыться от жены в лабе, а она тащилась за ним вслед и приговаривала: «Извращенец, псих… Чтоб ты сдох! Или вот возьму и напишу докладную в Артель, пусть все знают, что ты из себя представляешь. Что ты даже бейджик не носишь, а только целыми днями сидишь в лабе или лазишь, как последний извращенец, в шлюз, в эту свою пряху». Под «этой своей пряхой» имелась в виду арахна – встроенная в хвост корабля биосистема, которая, собственно, и выполняла основную производственную задачу – генерировать и выбрасывать в космос мононуклеарную транспортную нить. Безостановочно… Каждую долю каждой секунды. В течение десяти, ста, тысячи лет. Всё время, пока паутиноукладчик идёт по бесконечному маршруту, рассекая иглоподобным корпусом космос, оставляя позади неосвоенные ещё звёздные системы, свободные пока планеты и невидимый невесомый след. След, по которому, привлечённые сжатым в короткий, короче старинного SOS, сигнал зовом «самки», устремятся «распаленные страстью самцы». Самцами считались транспортные биокапсулы, так называемые «пули». Самками – арахны.
Арахн существовало не так уж много. Тысяч пять, может быть, шесть. «Мамами» обустраивались транспортные станции. «Прядильщиц» устанавливали на паутиноукладчиках. Арахна Евстигнеева вполне могла претендовать на звание почётной прядильщицы галактики и требовать улучшенных условий труда, поскольку была в своём роде пионеркой. Паутиноукладчик под номером 0004 вышел в рейс триста с небольшим лет назад, неся на своём борту юную арахну. Корабль с тех пор был несколько раз отремонтирован, пережил замену навигационной системы и основного двигателя, а арахна так и осталась прежней. Разве что «потеряла невинность», раз в полгода распахивая створки шлюзовой эпигины вахтовым капсулам.
Созданный три столетия назад биостанок по производству мононуклеарной нити функционировал без перебоев. Неутомимая, неуничтожаемая, наделённая лишь одним инстинктом – инстинктом размножения, арахна отличалась от своего природного прототипа, как силиконовая вагина на вечных батарейках отличается от живой женщины. Сравнение это, при всей его неприглядности, казалось Евстигнееву единственно точным. В отличие от «пули», представляющей собой самостоятельную биосистему с прочным экзоскелетом, с пусть управляемой извне, но полноценной нервной системой, арахна была всего лишь набором органов. Ровно тех органов, которых хватало для производства паутины, выдачи феромонального кода, привлекающего «самцов», и всё. Арахна – гигантское лоно и прядильная железа размером с двухэтажный дом. У неё даже не имелось собственного скелета. Лишенная хитина опистосома крепилась к стенам шлюзового помещения сверхпрочными рёбрами, соединёнными между собой не менее прочными поперечинами. Эта «сеть» удерживала арахну от полного спазмирования. Иначе, ощутив «самца» внутри, арахна расплющила бы собой и капсулу и пассажиров.
Точно старая дева, алчущая недозволенного совокупления и сублимирующая похоть в бесконечном рукоделии, арахна трепетала от неудовлетворённости и выдавливала из себя в космос тончайшую паутину.
Вот в этот кусок искусственно созданной плоти и был влюблён техник Евстигнеев.
* * *
– Товарищ Стан вахту приняла, – сменщица отсалютовала Евстигнееву, и он едва заметно скривился в ответ.
– Товарищ Евстигнеев вахту сдал.
– Куда в отпуск? – сменщица шлёпнулась в кресло перед монитором, развернула панель и налепила прямо на идеально чистую (у Евстигнеева имелась специальная ветошка) поверхность «живую картинку». На картинке кривлялся ребёнок неопределённого пола и возраста, наряженный в оранжевую униформу Артели. Женщина поймала взгляд Евстигнеева и сочла необходимым пояснить:
– Дочка. Будущий техник. В прошлом году приняли в наш… корпоративный лицей. А у вас детей нет?
– Детей нет. В отпуск не поеду.
– Да? А мы вот уже планируем… Смена закончится, и на корпоративном круизнике по Солнечной. Романтика…
– Не знаю, не видел, – Евстигнеев с сожалением оглядел лабораторию, остановился взглядом на той части панели, куда транслировались данные с арахны. Громко выдохнул. – Пора.
– Уже? – сменщица (Евстигнеев видел её четвертый или даже пятый раз, но никак не мог запомнить имени) всполошилась, взглянула на время. – Ой! И правда. Быстрой вам «пули», товарищ.
Евстигнеев не ответил. Поспешил к входу в шлюз.
Софи опаздывала. Евстигнеев воспользовался её отсутствием, прильнул ухом к перегородке, неожиданно для себя растрогался, ощутив едва заметные колебания. Арахна трепетала, пыталась прорваться сквозь металлические рёбра и обхватить собой капсулу. Через несколько минут Евстигнеев сменит ответный код «пули», и арахна равнодушно обмякнет. Это сейчас «возлюбленные» абсолютно совместимы за счет совпадения сигнала, но стоит лишь перенастроить феромональный код… и арахна продолжит безразлично генерировать паутину, а «пуля» устремится в Солнечную, на зов «мамы».
– Инстинкт… Безупречная любовь, – прошептал Евстигнеев и погладил ладонью переборку. – Непостижимо! Недоступно…
– Тьфу! Чтоб ты сдох! – Софи вывалилась из-за поворота. Встала – руки в боки. Сморщилась. – Всё-таки напишу докладную. Тогда поглядим, как ты завертишься.
Евстигнеев пожал плечами. Знал, что Софи не станет рисковать гражданством Артели ради того, чтобы досадить мужу. Будет, как все эти пять лет, беситься, топать ногами, грозить, ненавидеть… и молчать. Иногда ему казалось, что они похожи: оба истово преданы чему-то великому, абстрактному и равнодушному. И оба вынуждены сосуществовать друг с другом ради того, чтобы не лишиться главного. Бессмысленной своей любви.
В шлюзе Евстигнеев не удержался, шагнул к стене и коснулся пальцами прохладной гиподермы, облепляющей стены, пол и потолок. Софи фыркнула. Вихляя задом и насвистывая что-то бравурное, направилась к капсуле. Евстигнееву показалось, что Софи слишком грубо вдавливает подошвы в тело арахны. Удержавшись от окрика, Евстигнеев молча вскрыл «пулю» и полез внутрь первым. Софи втиснулась следом. Евстигнеев тяжело молчал, набирал по памяти код. До старта оставалась минута сорок секунд.
– Не майся ты так, Евстигнеев. За полгода ничего с твоей пряшкой не случится. Станы эти – отличный марьяж, – Софи зевнула так, что Евстигнееву показалось: ещё секунда, и у неё отвалится челюсть. – Что товарищ капитан, что товарищ техник.
– Экипаж, – поправил Евстигнеев. Подумав, поправил еще: – Пилот и биотехник. Арахна.
– В Артели ТАК говорят! – Софи сцепила зубы. Сквозь зубы повторила: – Марьяж. Товарищ… Пряха.
– Заткнись… три, два, один. Пуск.
Ничего не произошло. То есть и обычно «ничего» не происходило, но на этот раз «ничего» было другим. Пугающим. Пустым и абсолютно беззвучным. Евстигнеев вздрогнул.
– Всё? – голос Софи сорвался. Она, видимо, тоже почувствовала неладное. – С прибытием?
