За окнами Гидрометцентра шел дождь. Унылый и бесконечный, словно МКАД. Люди невнятными серыми пятнами сновали по тротуарам, даже не пытаясь спрятаться от проливного безобразия под зонтами, капюшонами, козырьками зданий и полиакрилатовыми пузырями автобусных остановок.
За окнами Гидрометцентра было скучно и монохромно, зато в конференц-зале гремели громы и трещали молнии. Эскадрилья громовержцев из Министерства обороны по-хозяйски расположилась за длинным столом совещаний. Пять капитанов, один старший лейтенант и один лейтенант младший сидели по левую руку от профессора А., нынешнего главы всех синоптиков России. Командир громовержцев, полковник И., басовито и угрожающе рокотал на профессора и извергал проклятья в адрес ГМЦ и всех метеорологов планеты.
Профессор кусал губы. Изредка он поправлял очки и вздыхал. Тогда сидящие одесную профессора начальники департаментов ГМЦ тоже вздыхали и поправляли очки.
– Вы что? Вы вообще тут понимаете, что на носу новогодние праздники? Я вас спрашиваю! Может, вам календарик подарить? Это что за, едрить-вашу-мать-извините, хрень у вас третью неделю с неба летит? А плюс десять в декабре – это, по-вашему, уставная ситуация? Где, едрить-вашу-мать-извините, снег? Где морозы? Где метели? Позёмки где? Как вы эту геополитически неверную дислокацию… – тут полковник сделал красное и огромное лицо, – намерены выправлять? Или задумали испортить отдых населению страны? Вы вообще в курсе, что президент обеспокоен? И премьер-министр волнуется. Едрить-вашу-мать-извините, сильно волнуется…
Полковник гремел значительно и страшно, точно оркестр народных африканских инструментов. Профессор поправлял очки. Правая сторона стола совещаний потела лысинами и волновалась.
– Мы разбираемся, разбираемся… – профессор потянулся дрожащей рукой к носу, но на полдороге передумал и старательно уложил обе ладони перед собой. – Я много раз докладывал, что ситуация от нас никак не зависит и что мы прикладываем все усилия.
– Три недели уже прикладываете. Доприкладываетесь, – осторожно взрыкнул один из адъютантов и, уловив во взгляде командира одобрение, добавил: – Давно пора вашу шарашкину лавочку разогнать и передать все полномочия Минобороны.
– Мы понимаем. Дайте ещё пару-тройку недель. Обещаю, что к двадцатому декабря мы всё поправим и обеспечим стране холод и снег в нужном количестве.
– И чтоб хлопьями! А не как в прошлом году, мокрой юшкой. И чтоб минус пять-семь по Цельсию, не ниже, – младший лейтенант осмелел и раздухарился.
– Да-да. Разумеется. Видите ли, в прошлом году у нас основной состав почти весь сидел на больничном – грипп. А сейчас лучшие синоптики на посту. Работаем. Обеспечим стране новогоднюю погоду! Так и передайте в Кремль, – профессор усилием воли удержал руки на месте и улыбнулся.
– Никакой пары-тройки недель! Если к двадцать девятому декабря снега не будет, мы сами решим проблему. Своими методами. Вам ясно?
– Я-ясно, – дужка очков испуганно хрустнула между пальцами профессора. – Так точно, товарищ полковник…
* * *
Когда-то давно профессор служил в ракетных войсках. Там-то и обнаружился его дар. Из каких таких соображений старшина поставил худенького питерского очкарика ротным запевалой – неизвестно. Также неизвестно, отчего всеми любимой «не плачь девчонке» сержант предпочел модную эстрадную песню про прилетающих с юга птиц и весеннюю бессонницу. Может, старшина был влюблён?
«При-хо-дит-вре-мя», – выкрикивал неделю назад ещё безголосый будущий профессор, а новобранцы вразнобой топотали по плацу новенькими сапогами. «Сне-го-вы-е-го-ры-та-ют», – ротный запевала старательно выводил популярный мотив весь февраль месяц, а когда в начале марта на сиреневых кустах набухли почки, когда сопки неожиданно рано покрылись зелёной муравой, в часть прибыли неприметные товарищи в штатском со странным железным ящиком, опломбированным сургучными звездами Минобороны. Рядового А. вызвали к замполиту и продержали его за закрытыми дверями два часа пятнадцать минут. Потом дежуривший возле знамени сержант сплетничал, что все эти два часа пятнадцать минут из кабинета замполита доносилось громкое пение рядового под одобрительные возгласы гостей.
В казарму рядовой А. так и не вернулся – ошеломленный и напуганный, он сел в черный «ГАЗ-24», на котором штатские товарищи прибыли в часть, и уехал с ними сначала на вокзал, а затем в столицу. Там рядового А. отдельным приказом и без промедления уволили из рядов Вооруженных сил, а затем оформили младшим научным сотрудником в Гидрометцентр.
Отдел, в котором числился мэнээс А., в официальных бумагах и зарплатных ведомостях проходил как группа оперативно-методического сопровождения метеорологических прогнозов. Однако в отчетах под грифом «Совершенно секретно» отдел назывался «хором», а сотрудники – «хористами». Чем занимались хористы, знали немногие, а тот, кто знал, помалкивал, чему способствовала подписка о неразглашении, обновляемая раз в год. Мэнээсу А. тоже пришлось дать подписку, а также побеседовать с улыбчивым безопасником, прежде чем его представили коллегам и пояснили суть и задачи «оперативно-методического сопровождения». Сперва А. удивлялся, потом нервничал, а месяцев через шесть уже привык и к работе, и к должности, и к тому, что минимум раз в неделю случаются авралы, когда всему отделу приходится собираться в небольшом, изолированном от остальных помещений ГМЦ зале и петь, петь, петь, петь… то, что прикажут. Песню из утвержденного списка выбирал начальник отдела. Он же назначал состав хора и количество озвучек.
– Тэк-с, что там у нас завтречка? – начотдела сверялся с разнарядкой, просматривал официальные метеосводки и постукивал дирижерской палочкой по необычного вида приборной панели. – Днем минус двадцать – двадцать пятушки. Ночью совсем прохладненько. Ну давайте, братушки, русскую народную, чтоб уж наверняка. Иии-раз.
– Ооой, мароооз, марооооз, – приступали хористы без особого энтузиазма. Но к «обниму жену» обычно распевались и заканчивали «конем» дружно и в унисон.
– Нормальненько, – начотдела вдумчиво изучал приборы, потом чесал палочкой затылок. Что-то прикидывал в уме. – На полградусика уже скинули. И ещё разик, и еще.
– Ни марооозь меня, – старательно пели хористы, изредка поглядывая на часы.
– Живее, живее, братушки. Ночевать тут никому неохота.
Обычно к концу рабочего дня, заставив сотрудников повторить десять, а то и двадцать раз одну и ту же песню, начотдела удовлетворялся. Случалось, однако, дежурить и в ночную смену. Порой, несмотря на все старания, погода отчаянно сопротивлялась, не желала подчиняться уговорам, не слушала приказов и вела себя абсолютно непредсказуемо и даже нагло.
– Ну и какие будут предложеньица? А то и мыслишки даже? – злой и ехидный после прослушивания пятидесятого «лето, ах, лето» начотдела начинал медленно, но опасно багроветь.
– Диверсия. Опять капиталисты стараются. Желают, значит, испортить советским людям настроение, сломать жизненные установки, а также уничтожить озимые, – неизменно сокрушался мэнээс Ф., до попадания в «хор» успешно делавший карьеру в каком-то из районных комитетов комсомола.
