Ставра подняла плащ. Набросила на своё тело, забрызганное чужой кровью, которая быстро темнела на морозе, источая запах свежесрубленной бузины.
Неживая подошла и подняла меня за волосы.
– Пошли дальше, эмпат, – сказала она. Я не знал такого ругательства. Наверное, что-то вроде психопата.
– Ты сдурела? – спросил я. – Чтоб я нежить к живым вёл? Ты что, смеёшься?
– Нет, – ответила Ставра. – Я даже не издеваюсь. Сейчас начну, если не пойдём.
– А иди-ка ты льда поешь, – сказал я.
…Когда я пришёл в себя, один мой глаз ничего не видел – заплыл. Кровь текла по лицу, по шее, впитывалась в рубаху. Я сидел спиной к стволу, почти как вчера вечером. Остальные обстоятельства разительно отличались, как будто вчерашний вечер случился уже месяц назад.
– Итак, – сказала Ставра, и я понял, что её меч упирается мне в тыльную сторону правой ладони. – Идём?
– Не-а, – ответил я и стиснул зубы до темноты в глазах, потому что она навалилась на меч всем своим железным весом и пробила мне руку. Я не заорал только потому, что у меня свело челюсти. Зато замычал так, что чуть не захлебнулся слюной.
– Я сейчас поверну клинок, – пообещала Ставра, и я лихорадочно затряс головой, не очень понимая, что мне надо выражать – согласие или протест.
Не повернула, чуть качнула.
Когда взрыв боли миновал, я открыл рот и прохрипел короткое слово:
– Иду.
Ещё кусок боли – это клинок выдернули из раны. Нервная тошнота, как яд, проникла во всё тело. Но я всё же встал, опираясь о ствол.
Я собирался остановиться возле Ёнси, но получил удар между лопаток. Может, и к лучшему – он дышал, но она, наверное, не заметила этого. Я надеялся лишь на Пел-Ройг.
…День перевалил за середину. Ставра шла позади, не опуская меча, я, спотыкаясь и прижимая раненую руку к телу, указывал путь. Эта дрянь перевязала мне раны, чтобы я не истёк кровью, и теперь меня тошнило ещё и от отвращения. Сороку она выбросила из головы, вроде бы даже живую.
Лужи подёрнулись ледком; шумели птицы, большая стая, но очень далеко. На тропе стоял чей-то заиндевелый капкан, и мы обошли его. Попалась старая железная ограда, вырастающая прямо из земли, вся исписанная сердцеедскими насечками. Я мало в них понимал, но, по-моему, это были ругательства.
Один раз я упал и сказал, что, пока не поем, дальше не пойду. Есть старался долго. Прилагать усилий не нужно было, одной рукой получалось плохо.
Шёл я путано, сворачивая где не надо, придумывая несуществующие препятствия, но всё равно мы продвигались вперёд, к Торнадоре. К живым – людям и нелюдям, – которые не знали, что к ним идёт нежить.
У меня был план, один-единственный и крайне сомнительный.
И когда стальная рука резко взяла меня за плечо, я понял, что всё идёт как надо.
– Эй, мы ходим кругами, эмпат. Мы здесь проходили?
– Да неужели, – сказал я безо всякого выражения. Она повернула меня к себе – капюшон съехал, пустая клетка вместо головы ужасала.
– Заблудились, да? – спросил я.
– Я думаю, нет, – ответила нежить. – Я думаю, ты тянешь время, и теперь тебе придётся его навёрстывать. Иначе я причиню тебе боль.
– Какой-то предсказуемый диалог, – сказал я, и быстрое лезвие резануло меня по щеке и, не успел я испугаться, по шее. Неглубоко, но болезненно.
– Промахнулась?
Вместо ответа она ударила меня железным кулаком, а когда я упал, наступила ледяной подошвой на пробитую руку и стала вдавливать её в лесной сор. Я закричал как мог громко. Просто не мог больше сд ерживаться.
Она убрала ногу только через десять секунд, и, боги, я не хочу даже вспоминать, на что я был согласен в ту минуту.
– Итак, – сказала она, – теперь я готова выслушать, как мы можем перестать ходить кругами и начать действовать.
Если бы я согласился сразу, она могла бы и не поверить. А я хотел убедить её, что она меня заставила. Поэтому собрал всё упрямство и каким-то образом ответил:
– Нет.
…По правде сказать, я отключился и пришёл в себя только от железных ледяных пощёчин. Рука, охваченная болью, занимала полмира. Я скосил глаза и увидел, что к первой ране добавилась ещё одна, в районе между большим и указательным пальцем. Не сквозная, но это меня не утешало.
– Ладно, – прохрипел я. – Что ты, тварь, хочешь?
– Я ж не тварь, – сказала Ставра. – Я нежить. Ты не путай.
– Пошла ты. В общем… Пошли.
– Ты вспомнил короткий путь?
– Я ещё устрою тебе проблемы. Но, видят Боги сквозь Стекло, вот тебе короткая дорога. Дай мне отдохнуть.
Я поплёлся вперёд, баюкая раненую руку, как младенца. Пахло кровью, я не любил этот запах, но сейчас… Пусть, подумал я. Пусть.
Местность понижалась. А подошвы всё глубже уходили в грязь. Мы вступали в Острый лес, и небо над нами мрачнело. Было очень холодно, но я шёл и шёл, пока голос Ставры не вырвал меня из какого-то мозгового оцепенения. Я обнаружил себя по щиколотку в иле. В двух шагах от стальной таблички на столбе, где значилось название этих мест. «Поника». Табличка стояла тут с войны. Мне всегда казалось, что она обломана и слово раньше было длиннее.
– Болота, эмпат? Надеешься, что я провалюсь?
– Я не так наивен. Но это короткий путь.
– А, ты хочешь дать мне то, чем я не могу воспользоваться?
– Ты так хорошо говоришь за нас двоих, – я замёрз, горло болело. – Можно, я помолчу?
– Лёд тебе в глазницы, как ты умудряешься до сих пор огрызаться?
– Пошла ты.
Удар лезвием в рёбра, унизительно быстрый и болезненный. Я полез в грязь. Голые, тёмные, колючие деревья, как злой рисунок углём, нависали над нами. Мёртвая трава застыла в серой хляби. Тяжёлая Ставра шла за мной, иногда утопая по середину голени. Плащ волочился за ней грязной тряпкой. Меня колотило от боли, холода и предчувствий.
Магия – это всегда холод. Слишком много силы вытягивает она из окружающего мира. Теперь-то было понятно, что ранние холода принесли с собой Лода и Ставра. Но этого сейчас было мало. Мне требовалось, чтобы магия в прямом смысле была направлена на вызов холода. И, кажется, я этого добился. Неживая остановилась, откинулась назад. Тихо и страшновато гудело что-то в её стальном теле. И я буквально почувствовал, как стремительно стынет лесной воздух. А с ним и моя кожа, и нутро.
Ударил мороз, грязь смерзалась почти моментально, кристаллизовался тонкий, в разводах, ледок, из влажного воздуха повалил снег. Треугольные, крючковатые снежинки не хотели вести себя, как настоящие – магия как-то влияла на их форму.
Пел была очень далеко, и больше здесь ничто не сдерживало погоду. Наоборот, холод так и сгущался вокруг пропитанной магией неживой. Снег падал и не таял. Глядя на него сквозь иней на ресницах, я то ли воображал, то ли чувствовал, как в чёрной норе меж корней, на лежалых листьях, просыпается могучий зверь. Встаёт, не потягиваясь, словно и не спал. Мягко ступает по стальному листу. Выбирается на свет угасающего дня, втягивая холодный воздух неподвижными ноздрями.
