Горло у меня вроде как сцепило, только глазами моргал сильно-сильно, чтобы поняли.
* * *
Если бы не топь непролазная, прямо в ночь бы и помчались, попетляли по кочкам. Слово дед нам сказал, не соврал – совсем лёгкое оказалось. Я уж потом дивился, Рогнедке расписывал, что ведь ни капли не помыслил для себя утаить. Мог ведь уйти ночью и Хетко забрать, а не ушёл. Потому что стало это желание для нас всех будто костёр – жгучий и яростный. А чуть рассвет занялся, уже все на ногах были. Я шныря с цепи спустил. «Искать, Хетко! Шелань!» – крикнул. Тот и рванул по болоту. По дороге пару кикиморок спугнули – Хетко не остановился даже. Понял, что не просто так охотимся – за мечтой спешим. Хороший зверь – болотный шнырь, и друг хороший – всё понимает, всё чувствует. Бежал впереди, а за ним и мы неслись как угорелые. Следы у Хетко огромные, заметные. Где ступит, туда спокойно вставать можно. Гному, правда, тяжело пришлось. У Хетко шаг, сами понимаете – десять гномьих. Пришлось землероя на закорках тащить. А остальные ничего – приноровились прыгать. За чудобора побаивался я – ан зря: он на посох, словно на костыль, опирался и бойчее прочих ногами перебирал. В самую глубь забрались, я уже сомневаться начал, да и Хетко шеланей в жизни не нюхал… И вдруг замер Хетко, задышал тяжело, ноздрями задвигал.
– Сидеть, – кричу, – сидеть!
– Неужто нашел? – землерой мне из-за спины орёт. Я его подхватил за ноги покрепче и к шнырю. Подбежал, уставился под лапищи шныриные, а там… Мамочки!!! Сидит под жиденьким кустиком такая рыженькая, ростом с Рогнедкину ладошку, носик махонький, ушек не видать совсем, а глазищи напуганные и зеленью из них расчудесной сверкает. А хвостика-то и нету. Нету у шеланей хвостика.
– Она, что ли? – выдохнул тихо, но так, чтобы гном услышал.
– Почём знаю, – отвечает, а у самого сердце стучит так, что я аж рёбрами чую.
Пока на зверушку дивились, эльф подоспел, за локоть чудоборца поддерживает. Выдохся всё ж таки старик. Я на него обернулся, гляжу – что-то не так. Оказывается, упал дед наш и посох свой прямо в трясину уронил. Утопла чудоборова сила. Посторонились мы, пропустили старика. Тот руками всплеснул.
Заискрились круглые зрачки, узнал дед волшебную зверушку – шелань. Долго чудобор рыженькой любовался, а потом примостился на корточки и к нам повернулся, мол, пора… Я Хейрема на землю поставил, к длинноуху плечом притиснулся. Сопка небольшая попалась, места едва хватало, но ничего – уместились. Ладонь к ладони прижали невиданным ковшом. Сцепились мои лохматые пальцы, белая с синеватыми жилками рука Иэль, мозолистые кулачки гнома-землероя и вся в морщинах дедова сухая ладонь. Слово приворотное медленно, в один голос прошептали – коротенькое оно. В жизни мне так жутко не было, как в тот миг, словно душу собственную в клыках сдавил сильно-сильно, а потом замелькало, закружило всё вокруг… и остановилось.
Я глаза раскрыл тихонечко и обмер! Как стояли вчетвером, так и стоим, только бледные все очень, а болото, сопки, кусточки чахлые да небо синее ничуть не поменялись. И ветер всё так же тиной пахнет.
– И что же? – эльф первым очухался. – Что?
– Не знаю, – дед руками развел, улыбнулся, а у самого на щеках мокро, – не знаю. Видно, всё – ложь. И никаких шеланей нет и в помине, а есть только мыши рыжие – болотные. Или слово не верное, или… Не знаю…
– А зверёк-то где? – Хейрем озирался.
– И правда, где зверёк? И это, Хетко куда девался? – у меня голова гудела, да ещё, как я ни выворачивался, как носом ни водил, шныря своего найти не мог. Исчез шнырь, будто и вовсе не было. И шелань с ним исчезла.
– Убежать не мог? Спрятаться? – в голосе эльфа сквозило сочувствие.
– Куда бежать-то? Где ты тут хоть деревце видишь? Сплошная зелёная гладь да трясина.
– Кхе, кхе, кхе… Шнырь, говорите? Кхе, кхе, кхе… – Седой Воле хохотал, схватившись руками за бороду. Я испугался, что старик от горя обезумел, потряс его за плечи.
– Дед, а дед, ты вставай давай. Нам ещё обратно пилить. Хорошо бы к закату управиться.
– Шелань-то взаправду волшебная тварь. Чудо расчудесное, а мы не поняли…
– То есть? – длинноух меня от старика оттащил, – Объясни, чудобор!
– Значит, кто поймает шелань да приручит, тому и – удача, верно? Значит, как раньше жить мечтали, как по закону, верно? Кхе, кхе, кхе… Чтобы чужих не было…
– Ну, не томи, – я злиться начал, не на деда – нет, на свою тупоголовость.
– Грэшем, друг мой, кто зверушку поймал?
– Ну, мы поймали. Хетко загнал, а мы… Хетко?!
– Шнырь?! – в один голос завопили эльф с гномом.
– Он самый!
– А слово, слово-то… Да и о чём животина мечтать-то может?
– Мечтать? Думаю, о том же, о чем и мы все – о свободе! И к чему ему слово. Шнырь да шелань – одного рода-племени твари. Вот ты, волчок, намекал, будто первыми вы на эту землю ступили, будто твои родичи ею по праву владеть могут?
– Ну…
– А про сутей древних позабыл? Драконы, хистали, свиксы твои гривастые, шныри те же да шелани рыжие испокон веков здесь водились. Из полей, лесов кто их согнал да повывел?
– Ну, – почесал я шею, – так вроде ж – зверьё. Как иначе-то?
– Мы тоже об оборотнях так думаем… Думали, – прошептала Иэль.
– Без пришлых, значит… В этом мире мы все, выходит – пришлые. Без разницы кто. А истинные хозяева… Больше нас о земле своей печалились. Вот и исполнили шнырь да шелань заветную мечту. Увели свой род от чужих, и сами ушли.
– Кормил Хетко, кормил, блох вычёсывал, а он… – огорчился я.
– Про прошлое своё позабыл, однако, Корр? Не ему одному свобода и дедовский закон дороже миски с похлёбкой.
Вздрогнул я, когда дед меня по имени назвал. Знал, получается. Всё время знал.
– И что же теперь? – Хейрем никак не мог сообразить, что произошло.
– Обратно пойдём, – я подхватил его и привычно уже пристроил у себя на спине. – Держись крепче и не пужайся, сейчас «оборачиваться» стану. Иначе пути не найдём, шныря-то нет больше.
– Обопрись, старик, – Иэль чудобору плечо подставила, усмехнулась. – А ведь они могли не уходить, могли нас вон вышвырнуть… Странно.
* * *
Как добрались, рассказывать не стану. Ну его! Дохромали потихонечку. Воле у меня в землянке ещё долго отлёживался. По вечерам говорили мы помногу. Обо всём: о жизни, о законе, о вражде, о ненависти и любви, о прощении и мудрости. Иэль заглядывала, приносила травки разные, шепталась о чем-то с Рогнедкой. Рогнедка ходила вся красная, загадочная. Потом уж, когда забрюхатела, призналась, что пила особый настой и мне в еду пыли разной подсыпала. Хейрем с семейством приезжал, забрал драконку (к чему она, коли ящурки не стало) и смастерил из неё люльку, всю камушками усыпанную. А когда на сходе меня в старосты околотошные прочить начали, сказал я нашим про мысль, что мне покоя не давала. Сказал, что раз уж жить нам с длинноухами, землероями да человеками плечом к плечу, то надо бы…
