– В личном деле всё есть, товарищ полковник.
– Зарядил, как попка, – полковник хмыкнул. Раздавил носком неуставного лохматого унта бычок. – А может, ты засланный казачок? А?
– Не казачок я. Надоело быть «папенькиным сынком», решил сам пройти через все тяготы и лишения… Через горнило, так сказать… Отец мой – боевой офицер. Гвардии полковник. Летчик-истребитель. Герой войны. Так я тоже хочу на деле Родине свою преданность доказать, – отчеканил я, уставившись в пронзительные полковничьи очи.
Полковник пожал плечами: не хочешь – не говори. Повернулся, пошагал к фырчащему неподалеку «виллису». Следы от его неуставных унтов выглядели совершенно звериными, вытянутыми, красивыми. Он влез на шоферское место, и прежде чем хлопнуть дверцей, повторил, перекрикивая мотор: «Не залупайся! Слушай майора во всём».
* * *
С Онофриенко я познакомился через двое суток.
Приземлился на координате нормально, даже не протащило далеко. Кой-как свернув парашют, огляделся. Пилот «аннушки» выбросил груз метрах в ста от меня. Точнее, меня выбросил метрах в ста от груза. Ящик поблескивал стальными боками, похожий на ёлочный серебристый шарик, уложенный в вату. Вокруг нас с ящиком был снег. Ничего, кроме белого-белого нетронутого снега. За несколько дней в Энске я почти привык и к сухому холоду, и к хлестким студеным вьюгам, и к сугробам – не по-московски огромным. Но здесь, на пятьдесят седьмой параллели, всё было иначе. Лаконичнее, что ли. Невысокие ребра торосов походили на грубые швы, стягивающие снежное полотнище в бескрайнюю простыню. И тишина.
Такая, что стыдно было нарушить её стуком сердца и шорохом дыхания. Я ощутил вдруг то самое «белое безмолвие», которым грезил ещё подростком, валяясь на кровати с куском пирога и томом Джека Лондона. Безмолвие не казалось пугающим или тягостным. Наоборот. Умиротворяющим и полным ожиданий. Вот-вот на горизонте появится собачья упряжка, а за ней и сам Смок Беллью. «Хеллоу, Смок! Хау ду ю ду»!
Горизонт был пуст. Я осторожно втянул в себя колючий воздух, задрал голову к небу. Самолет уходил к материку, превращаясь в крошечное чернильное пятно… в точку.
– Варежку закрой. А то жопа простынет, – сиплое карканье раздалось откуда-то из-за спины. – Егоров?
Я вздрогнул. Обернулся. Завернутый в маскхалат крупный, краснолицый человек лет сорока снял защитные очки и теперь разглядывал меня сквозь прищур. Будто разбирал на запчасти.
– Майор Онофриенко? Старший лейтенант Егоров прибыл в расположение…
– Да ты что? – от майора пахнуло спиртным. – Прибыл? Неужели? Ни хрена ты ещё не прибыл. На лыжах как ходить, знаешь?
– КМС, вообще-то.
– Хоть так. А то парашютист из тебя, как из меня арфистка, – поморщился майор. Вернул на место очки, стянул с руки перчатку, сунул пальцы в рот. Громко свистнул. Метрах в ста пятидесяти от нас из снега поднялись две белые, слегка сгорбившиеся под тяжестью ранцев фигуры. На плече у одной из них покачивались вверх-вниз запасные лыжи. Вторая тянула за собой широкие санки. Онофриенко махнул рукой, и фигуры заскользили по направлению к нам. Я непроизвольно напрягся.
– Расслабь очко, взводный. Это теперь твои бойцы. Нормальные хлопцы. Только хладнокровные очень, к заботе комсостава малочувствительные, – Онофриенко заклокотал рваным неприятным смехом. – Что? Напугали тебя особисты нашим контингентом? Вижу! Вижу, что напугали.
– Далеко до расположения? – решил сменить тему я.
– Пятьдесят пять кэмэ. К ночи доберемся… К ночи – это если по хронометру, понятное дело. А стемнеет уже через полчаса, ёпть! – Онофриенко густо сплюнул. Я проследил за плевком с неожиданным подростковым любопытством, ожидая, что слюна застынет на лету. Зря.
Лыжники приближались. И как я ни старался на них не пялиться, взгляд мой всё равно непроизвольно притягивался к двум неуклюжим силуэтам.
– Да ты не стремайся. Позырь. Пощупай, – Онофриенко фамильярно подтолкнул меня плечом. Я пошатнулся.
И едва не упал, дернувшись в противоположную сторону, когда почувствовал, что меня поддержал первый из бойцов. Тот самый, что с лыжами.
– Спасибо, – машинально выдавил я.
– Слушаюсь, товарищ командир, – голос оказался глухим, каким-то пыльным, что ли. Но это если прислушиваться. Не знай я, кто передо мной, решил бы, что боец несильно застужен, что объяснимо при таких-то морозах.
– Тебе спасибо говорят, Живчий. По-человечески говорят, а не по уставу. Как правильно отвечать? Ну?
– Так точно, товарищ командир, – невыразительно промямлил солдат.
– Спа-си-бо. Спа-си-бо… – громко повторил Онофриенко. И замолчал выжидающе.
– Пожалуйста, – после секундной заминки ответил боец.
– То-то же… Молоток, – голос майора прозвучал неожиданно мягко. И, повернувшись ко мне, майор добавил: – Могут! Могут по-человечески, но нужно терпение.
И тут я решился. Поднял глаза и уставился в лицо своему будущему… собственно, почему будущему? – уже подчиненному. Что я ожидал увидеть, начитавшись брошюр и насмотревшись пособий? Наверное, какое-нибудь жуткое уродство. Что-нибудь отличающее рядового Живчего от обычных людей. Может, шрамы по всему лицу, неестественно бледную кожу, запавшие глазницы, прозрачные белки. Что-нибудь такое, от чего внутри стынет кровь и сердце начинает колотить о рёбра. Ничего подобного. Передо мной было простое славянское лицо. Вон, даже конопушки видны на носу. За стеклами очков – чуть мутный, как у младенца, взгляд небольших серых глаз, рассечённая посередине русая бровь.
– Что? Думал, они жмурики протухшие? И проводка медная наружу торчит? Но вообще всякие есть. Эти – самые сохранные. Специально подобрал, чтоб тебя сразу не пугать… Шучу. Говорю ж – нормальные ребята. Вот этот – рядовой Живчий, – пояснил Онофриенко, проследив за моим взглядом. – Добрый хлопец. Мозговитый… Поздоровайся с командиром по-человечески. Давай.
– Живчий – это тоже шутка такая? – проигнорировав протянутую ладонь, я повернулся к майору.
– He-а. Фамилия. Чудно, да? Это ещё что! У нас старшина имеется по фамилии Непомирай. Вася Непомирай. Тоже добрый хлопец. Думаешь, это не случайное совпадение? Ну, тогда нам с тобой не светит, Егоррров… – Онофриенко подмигнул. – Ладно. Вставай на лыжи, лейтенант. Рядовой Берзикян! Ложи давай на салазки груз!
Второй боец направился к ящику, а Живчий всё мялся напротив меня с протянутой ладонью. Ни варежки, ни перчатки на ней не было.
– Постоянная температура тела у них плюс десять максимум. Завидую. Не мерзнут, снегом соленым закидываются вместо жратвы, не бздят и не гадят. Не думают тоже… – зачем-то пояснил Онофриенко.
– Да. Читал я. Меня в деталях ознакомили с подробностями конструкции. И что у них внутренностей нет, вместо сердца помпа, под ней нагреватель и оксигенатор, а кровь заменена специальным раствором.
– Читал он, – вдруг разозлился Онофриенко. – Через одно место читал! Тогда бы знал, что их без присмотра не положено оставлять больше чем на половину суток. А уже пятый час, как я заставу на Непомирая бросил. И плюс пять часов – на обратную дорогу. Едва поспеваем. Некогда разговоры разговаривать. Тронулись. Живчий, Берзикян! Бегом марш! Поторопитесь, а то разрядитесь в ноль за сто метров от зарядника, и хана вам, братцы!
