– Хм. Если рассуждать в масштабах государства, ты прав. А так – нет, – Мария задернула жалюзи и устало зевнула. – Ложись-ка спать, Чезаре.
В следующую субботу ровно в двенадцать тридцать курсант Чезаре Броччио топтался у двери квартиры на пятнадцатом этаже высотного дома в Квинсе. Там, где, как всегда, ждала его Долорес Романо.
* * *
Пять лет – это так мало, особенно если они затесались между детством и совершеннолетием. Пять лет – много, когда идет война. Пять лет – жалкие крохи, если на жизнь отведено всего лишь двадцать четыре часа в неделю: с 12:00 субботы по 12:00 воскресенья, к тому же целых шестьдесят минут занимает дорога.
Чезаре Броччио побрился, прилепил новенькие курсовки на парадный китель и заполнил увольнительную – последнюю перед выпускными. Через неделю курс поедет на полигон, где в течение месяца комиссия, состоящая из А-спецов и ветеранов, будет убеждать себя в том, что выпуск готов убивать и не быть убитым сразу. Потом им – ещё курсантам – вручат дипломы, присвоят очередные звания и повезут в порт. А там погрузят в карго-шаттлы, из которых только что выкатили контейнеры без маркировки.
* * *
«Мужчины должны воевать». Какая разница, кто и когда придумал эту ложь. Главное, что хочешь не хочешь, но уже совсем скоро придется сменить курсантский китель на боевой камуфляж. Десять лет бесконечных занятий и изнурительных тренировок. И всё только для того, чтобы убивать и быть убитым как можно позже. Или всё-таки победить и вернуться домой с новым платьем для Долорес Романо. Красным платьем из мернского шёлка.
– В город идешь, бро? – Эторки стоял в наряде на КПП.
– Да. Надо с Долорес попрощаться. Позже могу и не успеть.
– А я уже простился, – погрустнел Эторки. – Вчера вернулся и сразу в наряд. Вот незадача.
– Слушай, – Чезаре наклонился над окошком стеклянной дежурки, зашептал в динамик, – слушай, Эторки, мы никогда об этом не говорили… и не надо.
– Не надо, – согласился Эторки. – Лучше продолжать верить, что у нас разные Долорес.
– Спасибо, бро. Ну, я помчал. До завтра.
Подъёмник, как всегда, барахлил. Чезаре легко взлетел на пятнадцатый этаж, привычно свернул в правое крыло и надавил кнопку звонка. Пять лет назад ему приходилось привставать на цыпочки, а теперь кнопка торчала точно на уровне глаз. Чезаре прижался ухом к обивке двери, услышал быстрые приближающиеся шаги.
– Чичче. Я ждала тебя. Заходи. Сегодня болоньезе, как ты любишь, – Долорес сияла нежной улыбкой.
– В следующую субботу я на полигоне, – Чезаре пришлось нагнуться, чтобы чмокнуть Долорес в щеку. – Дальше не знаю. Вероятно, сразу на Мерну. Там сейчас жарко, сама знаешь.
Они сидели на кухне. Чезаре в сотый, может быть, раз наблюдал за тем, как Долорес возится с сыром. Как достает из высокой кастрюли вязкий сгусток, режет его на кубики, снова ставит на плиту. Как потом вымешивает жир и осторожно сливает его в стеклянную банку. Руки Долорес, ловкие и очень быстрые, мяли сырную массу, растягивали её, складывали и снова тянули. Постепенно бесформенные пряди становились однородными, принимая форму шара.
– Завораживает, – усмехнулся Чезаре. Встал. Долил в бокал вина. – Будто ты лепишь из сыра человечков. Сырных солдатиков. Иди ко мне.
Долорес засмущалась. Она всегда смущалась и краснела, когда Чезаре смотрел на неё «по-мужски». Словно не было этих месяцев их странной, неправильной близости, совсем не похожей на близость любовников или друзей.
* * *
Впервые это случилось почти год назад. Чезаре пришел из кадетки позже обычного и сразу врубил терминал. Ведущая щебетала что-то об открытии нового исследовательского центра, а строчки мернийского мартиролога, как всегда, порхали между её ухоженными пальцами.
– Обедать! – позвала Долорес из кухни. – Паста стынет.
Чезаре не ответил. Долорес обеспокоенно заглянула в гостиную. Он лежал на спине с закрытыми глазами и молчал.
– Что-то случилось, Чичче? Заболел? Опять с капралом неприятности? Что?
– Збринц… Я его не узнал… – кадык неприятно дрожал, но голос Чезаре звучал спокойно.
– Расскажи! Пожалуйста, расскажи. Я всё пойму. Только не молчи так. Слышишь? – Долорес присела на край софы, отложила полотенце в сторону. Положила теплую руку на лоб юноши.
– Этой ночью была панихида… – начал говорить Чезаре. – Обычная. Такая бывает всегда, когда наших выпускников привозят оттуда… с Мерны. Собрали все курсы на малом плацу, генерал зачитал приказ о посмертном награждении. Потом А-спец из министерства что-то нудное плела, про героев, которым повезло, что их нашли целыми, вернули домой, и теперь они будут лежать в родной земле. Всё как всегда. Потом стали по очереди вывозить гробы, чтобы мы могли попрощаться, как полагается. И салют… На панихидах очень красивый салют! Небо такое цветное, будто в горошек. Мне нравится.
Долорес слушала тихо, едва дыша.
– Дальше… Говори, Чичче.
– Дальше? – Чезаре скрипнул зубами. – Ты, наверное, не знаешь: сейчас в целях экономии делают один ящик на несколько погибших. Транспортировка с Мерны дешевле, и вообще… Они там все вместе, аккуратно очень лежат, как ботинки в калошнице или… или как твоя моцарелла. Вообще удобно. Панихиды гораздо быстрее заканчиваются. Раньше подолгу, а теперь быстрее. Они ещё моторизированные – ящики эти. На колесном ходу. Едут себе друг за другом: один, второй, третий…
– Говори, Чичче.
– А тут наша рота как раз дежурила. Поэтому когда там с последним ящиком что-то случилось и он встал намертво уже за плацем, пришлось его до крематория доталкивать вручную. Я шел слева, а там как раз список тех, кто внутри… Смотрю – напротив шестнадцатого номера – Збринц. Понимаешь? Наш Збринц. Мы с ним дрались в каптёрке, а потом он меня за куревом в самоход гонял.
– Я здесь, Чичче, – Долорес легла рядом с Чезаре, прижалась к его худому телу. – Говори.
– И я сказал ребятам, чтобы сдвинули крышку. Сам не понимаю зачем. Может быть, хотел посмотреть или попрощаться по-настоящему. Не понимаю.
– Говори…
– Я его не узнал, Долорес. Их там двадцать или двадцать пять лежало. И я не узнал Збринца… Совсем. Они были совсем одинаковые. Я не узнал его! – Чезаре вдруг обхватил Долорес руками, уткнулся ей в шею и захлебнулся, задрожал, заметался, словно хотел что-то ещё сказать, сделать, но не знал как. – Долорес! Мне страшно. Я не хочу так.
– Не бойся. Не бойся ничего, мальчик мой, – она целовала его лицо, смуглые щеки, сухие напуганные глаза. – Всё будет хорошо. Я же рядом. Всё будет хорошо. Ты слышишь? Слышишь меня? Я буду тебя ждать, и ты обязательно вернешься.
Он вжимался в её такое родное, такое знакомое тело, и в голове у него вспыхивали цветные огни, сначала немного похожие на всполохи салюта, а потом непохожие уже ни на что, но нестерпимо прекрасные. Чезаре сам не понял, как стянул с Долорес её старую кофту, как её юбка оказалась где-то в ногах и как Долорес вдруг стала такой близкой, что нельзя было разобрать, где заканчивается Долорес Романо и начинается он сам – Чезаре Броччио.
