– Ой, правда. Только место нашли, и сразу колокол. Никаких тебе весёлостей, – жена бородатого выхватила конфету изо рта сопливой девчонки. – Не хватай с земли, сколько раз говорить!
– Нечего и ходить больше. Надоело. Только денежки платим.
Весэль присел на ступени. Служки поливали гранитные плиты водой, смывая бурые пятна. Свиньи злобно хрюкали, не желая покидать площадь. Нехорошо было Весэлю. И дело не в том, что уже неделю феска его оставалась пустой, и не в том, что мандолина висела в лавке у ростовщика, отданная за четыре грошика. Ненавидел Весэль свои ноги за то, что принесли они его когда-то в этот город, и за то, что тащили его в который раз к Храму, чтобы услышал он, Весэль, колокольный звон.
– Чего расселся? – стражник грубо ткнул Весэля сапогом. – Испытание закончилось, не видел, что ли? Теперь через недельку приходи… Пока ещё спасоносицы в себя придут. Потрепали ляжки да сиськи избранниц хряки священные. Давай!
Вскинулся было Весэль, хотел плюнуть в раскормленную рожу, да спёкся, скукожился и побрёл, опустив плечи. Звенела в его кармане пара монеток, что с радостью бросит в свой кошель трактирщик из «Хромого Барсука».
* * *
Сестра Епифания отмучилась ночью. Не дождалась зари. Клацала корешками зубов, вцепившись в руку клюющей носом Марты, и выла. А потом крикнула так, что задрожали стены храмовые: «Только тебя любила, Великий!» – и отмучилась. У Марты красные пятна от пальцев монахини ещё два дня не сходили. Жрец пришёл, потряс изумрудом, покачал головой. «Не хватило веры, видать! – промолвил. – Отказался от неё Старец». Ушёл, ухмыляясь. Марго лежала, повернувшись к стене, прислушивалась.
– Жалко сестру, – Марта, подобрав под себя несуразно большие ноги, устроилась на соседнем лежаке. Места в келье теперь было предостаточно. Им двоим даже чересчур. Марго не ответила.
– Верила она. Взаправду верила. Думала, принесет на землю негу и счастие людское. Обозналась, видать… Тебе хлебца размочить в водице?
– А пошла ты со своей заботой! – не удержалась Марго, перевернулась неудачно, да так, что в животе кто-то злобно застучал пятками.
– Не серчай, я не со зла.
* * *
Гудела медь, сзывая люд на судилище. Сверкали чистотой выскобленные плиты. Снежно-белые клобуки жрецов колыхались на галерее Храма. Глядел из раскрытых дверей алтаря сам Великий Старец, поблескивая кое-где стертой позолотой. Они лежали рядом, неразличимые, как сестры, осунувшиеся, тощие, с горящими глазами. Растопырились нагие тела, прикованные к ритуальным нишам, и не было в них ни красоты, ни благодати, а только усталость и боль.
«И даст Великий Старец лишь одной силы извергнуть из чрева Сына своего. Проведёт Избранницу через испытания, протянет ей длань, подаст знак, и увидим мы, грешные, явление Спасителя».
– Надоел, пёс, – довольно отчетливо проговорила Марго и тут же закусила губу, давя в себе крик.
Схватки у неё начались давно. Она сообразила сразу и метнулась было к спящей Марте, но резко остановилась, вернулась на лежанку и терпела до утра, пока не спохватились охранники и не послали за жрецом. Тот пришел быстро. Уверенно задрал Марго подол, пощупал ноги, крякнул. Когда вернулся, Марта уже поднялась и, испуганно вытаращив глаза, пялилась на собственное булькающее пузо. «Спасоносицы, вашу мать! – выругался жрец. – Разоблачайтесь живо!»
Народу набралось тьма. Хоть и устали людишки от жреческих забав, такое пропустить – грех. Чтоб две спасоносицы и сразу! Не слыхивали ещё такого, не видывали! Весэль топтался в сторонке, ноги-предатели опять приволокли его сюда, хоть и не хотел он идти, хоть и пьянствовал беспробудно уже который день.
– А если обе родят? – бабка, вытаращив глаза, осеняла лоб знаком Старца.
– Ну ты бестолочь, обе и родят, куда ж денутся. А как родят, так и будут лежать закованные до тех пор, пока знамения не увидим.
– А что за знамение-то?
– Кто ж его знает… Никто… В прошлый раз вот не было.
– А если и в этот раз?.. – Весэль тронул за локоть довольного таким вниманием знатока…
– Ха! Значит, как тогда, блудниц на кол, а приблудышей – свиньям. Нечего добрых людей морочить!
Весэль отошел в сторонку. Достал из-за пазухи початую бутыль, долго, с отвращением хлебал. Потом вытер рот рукавом и стал проталкиваться в передние ряды.
– Эй, музыкант, – Шалийка облапил Весэля так, что у того рёбра хрустнули. – Пойдёшь с нами? Третий нужен!
– Да не хочу я пить! И дела ваши мне не любы! – выворачивался Весэль.
– Я тебя чай не по карманам шарить зову, дурень! На такое дело идём, аж пятки потеют.
– Заткнись, Шалый, – кривоносый молодец, известный в городе крутым нравом и тяжелой рукой, поигрывал здоровенным ножом. – Зачем зря болтаешь, музыкантика смущаешь?
– А он парень свой, да и не обойтись нам вдвоем, а Зука порезали вчера, – Шалийка нехорошо подмигнул Кривоносому, и у Весэля противно похолодело под ложечкой.
– Ну так идёшь?
Весэль сглотнул и молча кивнул, стараясь не шевелиться – холодная сталь уперлась ему в бок.
Железные оковы натирали запястья и щиколотки. Марго глухо стонала, рядом с ней кряхтела Марта.
– Сволочь… Какая же ты сволочь… – Хохотушка Марго приговаривала, сцепив челюсти.
– За что ты так. Плохого-то не желала…
– Да не тебе я. Отцу этого гаденыша, что вылезать не хочет.
– А я вот благодарная ему. Это ж какое счастье бабе родить!
Марго вздохнула, расслабляясь, повернула к Марте голову, спросила:
– Слышь, а я вот всё никак сообразить не могу. Ты-то чего пришла? Ведь срок-то у тебя небольшой был, коль только сейчас прихватило. Стравить могла. Или родные послали, чтобы гроши получить? Или… неужто правда решила Единственной стать? Ну ты, девка, молодца! – Марго зашлась в сухом смехе.
– Дык… – Марта притихла, потом глухо продолжила: – ребёночка мне хотелось. Очень. А сватов-то по молодости никто не засылал. А теперь куда уж, не красавица – сама видишь. Надумала найти какого-нибудь мужичка да попросить по-хорошему, может, и денег дать… Только куды же с приблудышем? Ни мне, ни дитю жизни не будет. А я – крепкая. Справлюсь, подумала! Видишь, всё стерпела, сдюжила. Вот рожу сейчас, и будет у меня сынок. Сынишка… И пальцем пусть посмеют ткнуть!
Хохотушка Марго молчала. Долго. Прихватило, видать. Потом закашлялась, не то смеялась опять, не то правда слюна в горло попала.
– Глупая ты Марта, хорошая баба, но глупая. Умишком пораскинула бы, поняла бы, что не дадут тебе матерью стать. Не бывать тому, чтобы Храмовники признали Спасителя. На то и знамение придумано. Чтоб даже если кто и доберется до конца, как мы с тобой, всё равно – срамом на кол.
– Как на кол? Какое знамение? – срывающимся голосом зашептала Марта.
