Когда на замок напал чёрный мор, дофина укрыли в тайном кабинете, запретив даже высовывать нос за дверь. «Там припасов на три месяца с лишком», – прокашлял премьер-министр, отодвигаясь подальше, чтобы не дай бог не задеть Хуана-Антонио-Сальваторе, возможно, смертоносным дыханием. «Мы станем бить в гонг, чтобы ты знал – ещё есть живые. Когда мор закончится, тебя выпустят. Если же однажды утро встретит тебя молчанием – терпи, сколько сумеешь. Не торопись наружу. А там – пусть поможет тебе слава предков». Дофину казалось, что голос старика нехорошо дрожит, но он постарался об этом не думать и тщательно задвинул засов. Он много спал, мало ел и старательно прислушивался к глухому звону, доносившемуся по утрам из-за дубовой двери. Ещё юноша читал – кто-то заботливый побеспокоился о том, чтобы добровольному узнику нашлось чем занять себя. Толстый философский трактат, предпоследний из стопки, был освоен наполовину, когда вместо рассветного «бом-бом-бом» замок поприветствовал наследника престола свистящей тишиной. Дофин ещё целую неделю надеялся, прижимался ухом к холодным доскам, пытался уловить хоть какой-то звук, а потом смирился. Он так и не дочитал книгу, полагая, что теперь отвлечённые знания ни к чему. Зато он упражнялся в фехтовании и почти затупил сабельку о каменную колонну. Именно тогда дофин научился разговаривать сам с собой. Он сделал бы это гораздо раньше – разнопоименованные сути внутри него давно уже интересовались друг другом, но совет строго-настрого запрещал, мотивируя вероятностью расщепления личности. Теперь Хуану – Антонио – Сальваторе ничто не мешало, и он разделил себя на три составляющие. Возможно, вот это растроение и позволило дофину не сойти с ума, а наоборот, заставило уложить сабельку в ножны, собраться с силами и выбраться наружу, покончив с объедками и даже с настоящим кожаным ремнём, оказавшимся неожиданно вкусным.
– Наше высочество будет осторожно и внимательно, – говорливый Хуан успокаивал нерешительного Сальваторе и равнодушного Антонио. – Мы проверим, осталась ли в замке еда, и подумаем, как действовать дальше.
– Дааа. Покушать хорошо бы… – оживал Антонио.
– Угу, – Сальваторе соглашался с остальными.
Замок встретил дофина сквозняком и безмолвием. Хуан-Антонио-Сальваторе осторожно обошёл залы и не обнаружил ни одного трупа. Видимо, заботливые подданные выползали наружу, чтобы встретить смерть там и не отравлять продуктами собственного гниения воздух, которым придётся дышать их правителю. Хуан-Антонио-Сальваторе оценил скромный подвиг своих вассалов и ещё больше оценил его после того, как разыскал на кухне нетронутые, запечатанные запасы вина и сыра.
– Мы не забудем их преданности. Мы будем нести её в нашем трепетном сердце до самой кончины, – Хуану были свойственны велеречивость и пафосность.
– Недолго ждать. Сыр и пшено вот-вот закончатся, и нашим высочествам придётся потуже затянуть ремень, который мы всё равно уже сожрали, – Антонио велеречивость и пафосность свойственны не были.
– Угу, – соглашался с обеими репликами Сальваторе.
– Жаль только, что мы так и уйдём, не отведав сладкой горечи королевской власти и не ощутив чреслами жёсткого сиденья трона, – сокрушался Хуан. – Но увы. Не осталось никого, кто бы смог короновать наше высочество.
– Да без разницы. Что так, что эдак. Зиму точно не переживём.
– Угу… – Сальваторе, как обычно, не отличался многословием.
Последний ломтик сыра закончился позавчера. Теперь Хуан-Антонио-Сальваторе смотрел сквозь узкие бойницы наружу и ненавидел декабрь. Внутреннее ощущение времени подсказывало дофину, что декабрь близится к концу, и через пару дней, если дофин не умрёт от голода, ему придётся ненавидеть январь. Впрочем, до января юноша дожить не надеялся – это подсказывали ему и внутреннее ощущение, и здравый смысл. Дофин вздохнул, проследил глазами за весёлой галкой, прыгающей по веткам старого клёна. За всю свою недолгую, но насыщенную горем жизнь дофин ещё ни разу не выбирался за ворота. Более того, дофин никогда не спускался за пределы своих покоев. «Относительно спокойно лишь здесь. Замок со всех сторон окружен врагами. Они везде: в лесах, на болотах, в городах и сёлах. Везде… Запомните, ваше высочество, опасность всюду», – предостерегали дофина опекуны.
– Надо прорываться наружу, – решился Хуан. – Иначе нас настигнет смерть.
– Так и так настигнет, – Антонио обречённо сглотнул.
– Уходим в леса, – неожиданно ожил молчавший до этого Сальваторе. – По тайному коридору, через подземелья, через подвалы. Возьмём в библиотеке карту и вперёд… Это наш единственный шанс выжить.
Наглая снежинка протиснулась в щель, обожгла ледяным лучиком щёку дофина, растаяла. Хуану-Антонио-Сальваторе вдруг стало страшно и тоскливо, захотелось плакать навзрыд. Но мужчины, а тем более будущие короли, не плачут, и поэтому юноша собрал волю в кулак и направился к арке, ведущей в королевскую библиотеку.
* * *
«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят», – крутилось в голове назойливым рефреном. Мария Николаевна – учительница биологии на пенсии – трудно слезла с табуретки, прижимая к груди пакет. В пакете серебристо шуршал дождик, хрустела мишура, глухо постукивали друг о друга шарики, завёрнутые в газету.
Мария Николаевна сегодня никого не ждала. То есть с утра она ещё надеялась, что сын с невесткой всё же приедут, и ей не придётся встречать Новый Год, сидя всю ночь перед глупо бликующим экраном. Но Жорка заскочил утром, чмокнул мать в щеку, вывалил на кухонный стол гору продуктов с незнакомыми названиями и убежал.
– С друзьями, наверное… Второго заглянем… Или третьего. Не грусти!
– Да что ты! Олечка зайдёт, Саша, – бесстыже врала Мария Николаевна.
Мария Николаевна умела врать. Сорокалетний стаж работы в школе позволял ей врать нагло, уверенно, красиво. Мария Николаевна набралась этого у своих учеников и ни капли не раздумывала, прежде чем сказать неправду, если эта неправда спасала кого-то от угрызений совести. Она очень не любила, когда кто-нибудь грызёт свою собственную совесть ради её – Марии Николаевны – проблем. А уж тем более, если это любимый и единственный сын. Поэтому Мария Николаевна кивнула Жорке на тазик с заготовкой для оливье, на извлечённый из комода сервиз и на ёлку – маленькую, но очень пушистую. Ёлка хамовато топорщилась голыми ветками и липко пахла смолой.
– Видишь. Только нарядить осталось. Сядем с девочками. Шампанского выпьем, песен попоём. А вы отдыхайте.
– Привет тёткам, – облегчённо выпалил Жорка, прежде чем захлопнуть за собой дверь.
Мария Николаевна ещё с полминуты «держала лицо» и, лишь убедившись, что Жорка уже не вернётся, загрустила. Саша и Олечка – институтские подружки-ровесницы – вовсе не намеревались приезжать. Первая уехала с детьми в дом отдыха, вторая приболела и выписала на зиму младшую сестру из-за Урала. «Ну ничего, ничего, – приговаривала старушка, трогая ёлку за колючие лапки. – Сейчас доубираюсь, дорежу салат, выпью бокальчик полусладкого, и спать. Свинок вот тоже покрасивее расставлю – пусть счастье несут в дом».
