– Много наловил? – прошелестела Аха Перрес, но Джузеппе расслышал каждый звук её голоса.
– П-пять… Это не запрещено, – Джузеппе отчего-то испугался безразличной жестокости её взгляда, хотя обычно к фурри относился спокойно, хоть и настороженно.
– П-пяять? – передразнила черепаха. – Скажи хозяину, я предлагаю много больше по сходной цене.
– Я передам…
Черепаха отвернулась и больше не смотрела на Джузеппе. Он изредка косился в сторону острова и следил за движущейся шляпой, выжидая нестыдное для отхода с позиций время.
Вернувшись, Джузеппе немедленно доложил о странном разговоре своему бригадиру, тот передал сообщение дону Карлиони, который захотел побеседовать с ловцом пиявок лично. «…Верить фурри нельзя. Эта Перрес наверняка перетерла со всеми, кого только нашла в окрестностях своей лужи. А еще, если позволите, дон, я скажу, что мы ведь с вами земляки. Мастерская вашего папаши ровно в квартале от нашей плотницкой, и мой покойный отец иногда поставлял вам особую древесину…» – добавил Джузеппе, робея. Дон улыбнулся краешком губ и протянул Джузеппе руку для поцелуя.
С того дня и начался стремительный взлет бывшего плотника Пепито.
Как раз в тот год дон Карлиони сделал выбор в пользу торговли «волшебным» порошком, отодвинув другие дела на второй план. Одновременно с ним пиявками вплотную занялась и семья Барбаросса.
Тогда городу едва удалось избежать серьезных неприятностей. И Карлиони, и Барбаросса сделали свои состояния на продаже оружия, а количество боевиков в каждой семье исчислялось тысячами. На улицах Норка начались перестрелки, из собственного пляжного домика внезапно исчез консильери дома Барбаросса (потом его тело нашли в одном из канализационных стоков), а общие потери росли с каждым часом. Ситуация совсем обострилась, когда у входа в цирюльню ранили в ногу самого дона Карлиони. Тут-то крестные отцы города заволновались по-настоящему и наконец-то решились на Большой Совет. Риск был велик: на Совет собирались все пятнадцать донов города. Окажись среди людей, приближенных к донам, предатель или болтун, и десяток-другой наемников сумел бы за час избавить город от мафии. Именно поэтому место и время Совета держались в тайне даже от жен.
Так или иначе, но Большой Совет состоялся. Город поделили пополам. Юго-запад достался Карлиони, северо-восток – Барбаросса. Взамен на невмешательство остальных в торговлю волшебным порошком семья Карлиони полностью отказалась от контрабанды оружия и частично от игорного бизнеса, а дон Барбаросса передал контроль над профсоюзами плюс сеть скупщиков краденого клану Пагетти. Мэр, прокурор и прочие отцы города, которые на Совете присутствовать, разумеется, не могли, пожелали озвучить свое отношение к новому для города бизнесу по телефону: «Мешать не стану, если сами на рожон не попрете. Но не дай бог почую, что кто-то из вас вздумал мнить о себе больше, чем ему положено, – пеняйте на себя. В этом городе хозяин один – я», – заявил начальник полиции, не постеснявшись лично набрать «чистый» номер, закоммутированный на виллу Аффатто, где и проходил Совет.
После этого звонка нерешенным оставался один вопрос: что произойдет, если любой из новоявленных пиявкобаронов снюхается с Черепахой Перрес, имеющей неограниченный доступ к сырью? Ведь тогда с трудом достигнутый паритет пойдет прахом… Совет шумел, спорил, обсуждал санкции… Тогда старый дон Барбаросса – человек опасный, но прозорливый – предложил дону Карлиони навсегда отказаться от услуг черепахи. «Старая супница сама в город не полезет, да и мозгов у неё с яичко барана – вышибить легко, – прохрипел он (в молодости в уличной драке ему перерезали связки). – А нам с тобой, Карлито, надо перестать ссориться. Прости, что мои ребята тебя подстрелили. Ну и, даю мое слово против твоего, что, пока жив, не посмотрю в сторону зверошлюхи».
Дон Карлиони молча протянул руку, и договор был заключен.
* * *
Консильери вздохнул, притянул к себе веточку, усыпанную цветами. Зажмурился, утонув в тонком аромате.
– Как он?
Джузеппе вздрогнул, услышав голос дона прямо над ухом. За эти годы он никак не мог привыкнуть к манере дона передвигаться бесшумно.
– Ничего. Вроде как понял, где сглупил, – Джузеппе вскочил, вытянулся в струнку, пытаясь втянуть внушительный живот. – Больше не полезет.
– Сиди, сиди… Я тоже присяду, – грустно улыбнулся дон. Опустился на скамью и жестом пригласил Джузеппе устроиться рядом. – Ещё веришь, что из него что-то получится?
– Простите, это всё я виноват, это я тогда предложил вам выпилить мальчонку… – Джузеппе не договорил, понурился, словно вся тяжесть мира вдруг обрушилась на его плечи.
– Не вини себя. Я хотел сына – я его получил. Речь сейчас о другом. Барбаросса настаивает на встрече. Завтра в полдень.
– Ох ты… Не ехали бы вы туда, дон Карлиони. Бородачу доверять никак нельзя. Может, вам сказаться нездоровым, а я съезжу вместо вас?
– Если откажусь – признаю, что нарушил слово и вышел на Черепаху. А я не хочу, чтобы в городе трепали мое имя. Не хочу, чтобы папу Карло называли человеком без совести. Не волнуйся, Пепито. Возьму с собой преданных бойцов. И еще. Передай Тино, что я не сержусь, но пусть он постарается вести себя хоть немного благоразумнее. Ступай. А я ещё посижу, подышу тут.
Джузеппе поднялся и направился к садовой калитке, ускоряя шаг.
* * *
Я стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрел в сад, на одинокого сидящего на скамье старика, и думал, что завтра нам обоим предстоит тяжелый день.
Ложиться я не собирался – необходимость даже в отдыхе отпала давно. Зато я собирался посетить одно заведение. Хлопчатобумажные плотные брюки, простая рубашка с длинным рукавом, полосатая рыбацкая шапка-колпак – никто не должен узнать в простодушном морячке Тино Карлиони.
Я предполагал, что Джузеппе уже заставил капо выставить охрану по всему периметру дома, поэтому выйти через парадную дверь или любой из черных ходов не представлялось возможным. Но этого и не требовалось. Я снова выглянул в окно, убедился, что отец всё ещё в саду, и тихо, протяжно засвистел. Почти сразу висящая на стене картина отъехала в сторону, и в проеме появился сверчок-фурри. Я бы не удивился, узнав, что он все время сидит на тонкой перекладине – той, что сразу за холстом, – постоянно, не отлучаясь по своим делам ни на секунду.
– Думал, ты разучился свистеть. Так ты готов, о Буратино? – сверчок насмешливо уставился куда-то поверх меня. Он отлично знал, что я до скрипа шестеренок в сердце ненавижу свое полное имя.
– Да. Я готов…
– Они уже ждут у «Гиоццо». Жаль, но тебе придется поторопиться. А то я бы поболтал о том о сём.
– Потом поболтаем, – сверчок меня злил, но я в нем нуждался. Слишком нуждался, чтобы запустить ножом, как когда-то в детстве.
– Держись за шею. Только крепко. Какой ты стал тяжелый. Раздался ввысь и вширь. Повзрослел, – звероид язвил. Ему было прекрасно известно, что это не я повзрослел. Что раз в год отец расставляет мне грудную клетку, наращивает конечности и наводит ретушь на лицо.
