Джузеппе шевелил губами и смотрел то на перстень, лежащий на широкой ладони плотника, словно девочка в постели старика, то на удаляющийся мулизин.
* * *
В каморе дуло. Я даже пожалел, что не взял свитера. Не для себя – для отца. Странно, но этот свитер беспокоил меня больше всего остального. Не слишком, но всё-таки.
– Уверен, что твой папуля приедет? – сверчок притулился на полу возле нарисованного очага.
– Да.
– Хочешь, расскажу тебе одну вещь?
– Чего? – я вдруг понял, что могу его сейчас ударить. И это ощущение напугало меня так сильно, что я испугался ещё больше…
– У истинных есть легенда. Про город весёлых безумцев. Тебе она понравится.
– Говори, – процедил я.
– После смерти истинные попадают не в рай или ад, как люди, а в город весёлых безумцев. Это место, где каждый истинный может выбрать, кем ему стать – человеком или зверем. Так вот говорят, что в городе весёлых безумцев нет ни одного зверя. Ни одного! Представляешь? Вот ведь безумцы. Вместо того чтобы выбрать очевидное благо, выбирают зло. Человеком. Кто в здравом уме хочет стать человеком? Глупости. Фарс.
– Молчи, – я прислушался. На улице раздался скрип тормозов, и кто-то отчаянно заколотил в дверь.
– Тино! Ты здесь? Ты здесь, мальчик мой?
– Безумец! – ухмыльнулся сверчок и одним прыжком скрылся за холстом.
Отец ворвался в дверь, оттолкнув норовящую просочиться первой Лизу.
– Что они с тобой сделали? Ты жив? Ты как? Кто тебя выкрал? Как я счастлив, что с тобой всё в порядке, сынок.
– Погоди, – я хотел отстраниться, но вместо этого позволил отцу обнять себя. А потом Лиза ударила его по голове поленом. Думаю, именно из такого полена когда-то отец и выстругал меня.
– Тащи старикана в пещеру, живо, – сверчок ухмылялся.
* * *
В пещере оказалось ещё холоднее, но, кроме отца, этого никто не чувствовал. Ведь среди нас только он был человеком. Слабым, старым, глупым и смешным.
– Если бы я сказал раньше, ты бы не поверил. Ты никогда в меня не верил, – я говорил это тихо, но отец от каждого моего слова бледнел, словно от пощечины. – Я хочу не просто спасти твою империю. Я хочу, чтобы Карлиони стали вечными хозяевами Норка. И поэтому сделаешь то, о чем я тебя попросил. Ты настоящий мастер. Великий мастер.
– Тино. Не понимаешь ведь, что творишь…
– Не спорь. Я принес сюда все инструменты. Если что-то надо достать – скажи.
– Тино!
– Ты никогда ничего для меня не делал! Я первый раз в жизни прошу тебя. Сделай это если не ради Семьи, то ради меня.
– Хорошо, сын.
Великого дона больше не было, был очень старый кукольник. Он сидел на низенькой табуреточке, согнувшись в три погибели, а куклы подходили к нему по очереди. Первый, второй, третий…
– Как тебя зовут? – спрашивал кукольник папа Карло.
– Пусть будет Буратино, – отвечала кукла.
– Как тебя зовут?
– Буратино…
Умело и быстро он правил их тела и лица, дорисовывал, стирал, подпиливал, подкрашивал, наращивал бока и надставлял бедра. Я заранее запасся фотографиями из городских газет, но, оказалось, память старого мастера и так помнит каждую деталь, каждую чёрточку, каждую ямочку и морщинку. Ему не нужны были шпаргалки, он творил по памяти, и в первый раз я по-настоящему восхищался им. Может быть, я даже его любил. Как мог, разумеется.
Четырнадцатый… Пятнадцатый.
– Пора закругляться, – сверчок сполз к нам со своей перекладины.
– Сейчас. Остался только я, и можно двигаться. Баззи с ребятами удержит ситуацию до утра.
– Как тебя зовут? – спросил отец, не глядя в мою сторону.
– Буратино.
– Да-да. Конечно. Так кого из великих донов мы будем из тебя мастерить?
– Дона Карлиони, разумеется.
Он даже не вздрогнул. Нащупал стыки на моих запястьях и привычным движением потянул кусачками за скобу.
– Мы торопимся, па. Ты, когда закончишь со мной, пойдёшь вверх по лестнице, там по перекладине до выступа в стене. Дальше можно попасть прямо в дом. Понял? Осторожнее там. Не споткнись.
Отец молча кивнул, принялся собирать ненужные уже инструменты. Я попробовал ощутить раскаяние, но ощутил лишь скуку.
* * *
Бойцовые коты пропустили наш фердик на территорию резиденции Аффатто.
– Вот твой новый дом, – кивнул я Ви. – Нравится?
– Ничего местечко. Приличное, – пробасила она и потерла непривычную ещё родинку на щеке.
– А у меня домик тоже не хуже, я там, кстати, уже бывал. Бородач любил собачек, – бывший плюшевый пудель запустил пятерню в роскошную бороду и рассмеялся густо и страшно. – День добрый, господа. День добрый. Как рыбалка?
Пятнадцать крёстных отцов с ужасом смотрели на свои точные копии, пытаясь мычать сквозь тугие кляпы. Через два часа их – уже неживых – погрузили в фердик, уложив в аккуратную поленницу. Я подумал, что старина Пепито наверняка доволен, его закопают в хорошей компании.
– Дон Карлиони, вы готовы ехать? – мой новый консильери, сверчок-фурри почтительно открыл дверцу мулизина.
– Да… Поблагодари от моего имени бойцов.
– А ты не хочешь узнать, что стало с твоим отцом, Тино? – шепнул сверчок мне на ухо.
– Нет.
В городе весёлых безумцев каждый может выбрать, кем ему стать.
♂ Почти как брат
Короткая рокировка Алексей Провоторов
Тут уже не было дороги, даже крошева старого асфальта под дикой травой – так, колея в две тропинки. Машина шла медленно, тихо урчала; метёлки травы с шелестом скользили по бортам. Белокрылое насекомое, ангел, заглянуло в кабину и тут же улетело. «Ладу» мягко качнуло, они перевалили через бугор, заросший спорышем и подорожником, и остановились.
Звон кузнечиков заполнил всё вокруг.
Впереди лежала неглубокая балка, пересохшая годы назад, за балкой – низкие холмы, поросшие бузиной и отцветшей сиренью. Над деревьями можно было разглядеть пару старых бетонных столбов буквой А; кажется, даже поблёскивали на них изоляторы, но никаких проводов не тянулось к давно опустевшей деревне.
– Где тут эта каменка была? – спросил Кирюха то ли себя, то ли пространство, словно немного извиняясь за то, что они так и не нашли старую дорогу, рискнув пробираться по заросшей тропке.
– Да без разницы, – ответил Димка. – Добрались же.
Кирюха поставил «Ладу» в траву на целый корпус от дороги, дальше лезть уже не хотелось – там росли высоченный конский щавель и молодой мощный чертополох. Да и вообще можно было опасаться хоть пенька от старой электроопоры, хоть силосной ямы, хоть битой бутылки, выброшенной каким-нибудь механизатором в давние времена.
