Крылечки и веранды заросли крапивой, ломившейся сквозь деревянные ступени с таким упорством, словно ей негде больше было расти. Звенели кузнечики, к далёкому рокоту лягух примешалось гудение маленьких лягушек-бычков – к дождю, – и всё это соединилось в такой гипнотический шум, что Димка иногда начинал сомневаться, а правда ли он всё это слышит.
Солнце жгло, но ветер всё так же тянул, а иногда налетал, быстрый, как удары ножа. Рваный.
Они ещё походили по улице, заглянули в пару окон. Углубились в чей-то сад и выбрались, покрытые паутиной и древесным мусором.
Колхозного сада нигде не было. Во все края тянулись густевшие по мере углубления заросли, но явно не шелковичные.
В конце концов присели на поваленный бетонный столб некогда крепких ворот.
Димон положил мешок с лотками и пакетами, Кирюха – борсетку. Их ужасно надоело с собой таскать.
Посидели. Помолчали. Солнце било слишком ярко, ветер шумел вершинами, дрожали, как от холода, осины. Сидеть было неуютно.
– Ну что, пошли ещё походим? Где-то ж оно есть?
– Только давай не будем всю эту хрень таскать, я тебя умоляю, – сказал Димка. – Тут же нет ни собаки и не будет.
– Ну ладно, – с сомнением отозвался Кирюха. – А если шелковицу найдём?
– Тогда вернёмся.
Кирюха переложил ключи и документы из борсетки в карман, а саму её сунул в пакет.
Внезапный шорох шагов раздался за спиной так близко, что у Димки похолодел затылок и погорячело внутри. Они оба одновременно обернулись.
Никого.
В разваленном дворе обшитого зелёными планками дома без крыши что-то шумело. Громко шуршало травой.
– Ёжик? – сказал Кирилл полувопросительно.
– Скорее всего. Пойду гляну, – Димон встал с холодного бетона и полез в чернобыльник, проросший сквозь доски давно упавших ворот.
Кирилл остался сидеть.
Никакого ежа Димка так и не увидел, трава была густая, а шорох, похожий на шаги, стих.
Нет, он увидел что-то тёмное и нагнулся, но тут же отшатнулся от запаха разложения: в траве, неловко вывернув крыло и шею, лежал свалявшийся, уже не блестящий, давно мёртвый грач.
– Там птица дохлая, – сказал Димка, возвращаясь к столбу. Лазить по двору ему расхотелось.
– Так это она и шуршала, – кивнул Кирилл.
Димка невесело усмехнулся, а про себя вздохнул. Он как-то начал уставать, сам не пойми от чего.
Облака наползали, медленно и ровно. С постоянной, едва заметной глазу, скоростью. Он были тяжёлые, мокрые, с синевато-серыми плоскими днищами; сливались в тучу и темнели. Свет приобрёл какой-то сумеречный оттенок.
– Мож ну её к хренам, эту шелковицу? – без особой надежды спросил Димка. Он хорошо знал Кирюхино упрямство в таких делах.
Кирюха же, считавший, что Димон занудствует на ровном месте, сказал едва ли не осуждающе:
– Ну и чего мы сюда чесали? Не, пошли уже.
Димон пожал плечами и согласился. В конце концов, не он за рулём. У него ни машины, ни прав вообще нет. Только велосипед. Ну а, как известно, чья тачка, тот и главный.
– Сад должен быть с той стороны, по идее, – рассуждал Кирилл. – Может, там ещё была улица, за теми зарослями?
– Слушай, а может, это вообще не то село? – спросил Димка.
– Да то, – сощурился на выглянувшее солнце Кирюха. – То. Другого тут просто нет.
Они снова дошли до конца улицы. Тупик. Видно, сад и правда был где-то за селом, со стороны неведомой старой дороги.
– Пошли напролом? – предложил Кирилл.
– А пошли, – вдруг неожиданно легко согласился Димка. Ему просто надоело слоняться туда-сюда, и хоть какое-то иное действие радовало.
Прикрываясь рукавом, натянутым на кулак и зажатым в горсти, Димон полез первым. Кирюха отставал ровно настолько, чтоб не получить крапивой или разогнувшейся веткой по лицу.
– Смотри-ка, а тут вишни…
– Значит, сад был.
– Опа…
Стена зарослей истончилась, поддалась, едва Димон переступил, чуть не запахав носом, через сломанный, лежащий на земле плетень. Дальше стоял ряд серебристых тополей.
А за ними – брошенный дом.
Большой, явно старый, из красного кирпича, обмазанный осыпавшейся глиной и когда-то белёный. Четырёхскатная крыша, крытая железом, была цела; круглые своды окон выдавали здание старой-старой постройки; рамы пустовали, только в одной глазнице застрял треугольный кусок мутного пыльного стекла.
Димон сделал несколько шагов параллельно стене, Кирюха двинулся в другую сторону, туда, где виднелись сарай и какие-то постройки.
– Ух ты, блин, – пробормотал Димон, резко останавливаясь. И упреждающе протянул руку. По спине посыпались крупные мурашки, всё тело будто током прошило.
– Там кто-то есть, – тихо, внезапно хрипло сказал он Кирюхе.
У того расширились зрачки, но он повернул голову к дому. И успел заметить движение.
Странное дело – в городе встречаешь десятки, сотни человек, и ничего.
В пустом незнакомом дворе разве что чуть пристальнее глянешь на мужика, идущего тебе наперерез, да и всё.
В лесу насторожишься и приумолкнешь, увидав человека за деревьями.
А в брошенном селе, в пустом доме с дырявой крышей, в дикой глуши, увидеть человека отчего-то страшно. Будто волка или кабана. А то и страшнее.
Беглый бандит, больной бомж, сиделец-алкаш, чёрный археолог, – кто угодно. Это мог быть кто угодно.
Не давая себе застыть в испуге, Димка медленно поднял ногу и шагнул к дому. Что-то смущало его в увиденном движении.
Человек, или что оно там, тоже пошевелилось, изменил своё положение тёмный силуэт на светлом фоне.
Вот фон-то и смущал.
– Дим, – окликнул Кирюха.
– А ну… Странно… Щас, – шёпотом отозвался Димон и пошёл уже смелее.
Силуэт в доме, вроде бы двигаясь ему навстречу, оставался на месте, и Димона это несколько успокоило.
Он решительно подошёл к окну и – заглянул внутрь.
На него взглянул человек, лицом к лицу, и лицо это было в тени, а позади него – мутнеющее голубое небо и ветки зелени, машущие на ветру, на просвете редких солнечных лучей.
Человек был вылитый Димка.
Зеркало.
– Это зеркало, – сказал он негромко. – Зеркало, Кирюх.
– Фууууух, мать его, – шумно выдохнул Кирюха, подходя и заглядывая. – А я аж испугаться успел.
– Да не говори… – Димон замолчал – не хотел показывать заметную дрожь в голосе.
Зеркало оказалось расколотое, узкое, в высокой резной деревянной раме, перекошенной и чёрной. Не рассохшейся, а как бы наоборот, размокшей. Пыль и мелкая зеленоватая замшелость по краям покрывали потемневшее стекло. Вверху, у косого скола, забравшего правый верхний угол, осыпалась амальгама. Оно стояло на облезлом стуле, так, чтобы отражать всё, что за окном. Пол и сиденье стула были засыпаны сырой глиной с обваливающегося потолка.
