Медленно он двинулся вдоль стены и только тогда понял, где он. Это была та самая сторона, с окном и зеркалом, в нескольких метрах от улицы. Как он смог заблудиться в трёх углах, Димон не очень-то понимал.
Он не стал смотреть на окна ещё раз, быстро пересёк открытый участок и, прикрыв голову рукой, выломился обратно на улицу. Прошёл немного вперёд и огляделся.
Он услышал шум, тихий шелест травы, не на ветру, а такой, механический. Пригибаемой ногами травы.
Обернулся, не быстро и не медленно, слишком плавно, потому что очень старался не дёрнуться.
Но это был Кирюха. Он шёл к нему, по его следам, и трава чуть слышно шуршала. Увидев, что Димка обернулся, Кирюха остановился, шагах в двадцати, и махнул рукой – иди, мол, сюда.
– Что? – спросил Димка.
– Да я решил вылезти. Там не очень уютно.
– А. Извини, что я так долго.
– Иди сюда. Я там кое-что вытащил, пошли посмотришь.
– А что?
– Ну пойдём, посмотришь.
Димка вздохнул и подошёл ближе.
Он заметил, что здорово похолодало. От зарослей тянуло чем-то стылым, как будто из самого подвала.
– Пошли, пошли, – нетерпеливо замахал рукой Кирюха, загребая воздух широким округлым жестом. – Пошли, пошли.
Было что-то гипнотическое в мелькании красной полосы на рукаве, в звоне кузнечиков, и Димка шагнул вперёд.
Кирюха шёл первым, Димка ясно видел его спину и пытался понять, что его смущает. Он, конечно, понимал, что этот налёт таинственности был проявлением иногда забавного, а иногда и начинавшего напрягать Кирюхиного юмора, но, поскольку настроения и так не было, он начал несколько раздражаться.
Впрочем, у этого ватного кома тягомотины появилась какая-то резкая грань. Словно блеснула воткнутая в ком неприметная иголка; может, чуть ржавая, но всё ещё острая.
Кирюха, чтобы успеть нагнать его, да ещё и заглянуть в дом, должен был выскочить из подвала почти сразу же, как Димка ушёл. Но он не отрицал, что мог провтыкать на грозу лишних пару минут, время-то он не засекал.
– Кирюх, – позвал Димон – и удивился, насколько одиноко прозвучал его голос. Словно не было тут никого, к кому можно было бы обратиться. – Эй. Эй!
Ему стало не то чтобы страшно, но как-то дурно. Пограничное ощущение, которое может пройти, как и не бывало, а может – он ощущал – кончиться обмороком. Что-то было не так, не так, не так.
– Что? – спросил Кирюха, не оборачиваясь.
А ну стой, хотел сказать Димон, но когда открыл рот, чтобы произнести первое «а», понял, что челюсть, язык, связки – всё ослабло так, что он вряд ли сможет это сделать. Подъязычье наполнилось какой-то холодной, неприятной, как глицерин, слюной, кровь отлила от головы так, что затылок замлел. Ощущение было сродни тому, когда долго лежишь на надувном матрасе на спине, на волнах, а потом пытаешься сесть.
Дурное ощущение.
– Да стой ты, – сказал он всё-таки одеревеневшим языком.
Кирюха развернулся к нему. Димка посмотрел прямо на него и понял.
Кирюха застегнул кофту, спускаясь в погреб, но Димон ведь помнил.
У кофты была красная изнанка, красная.
А у этой, видимая через не до конца застёгнутый воротник – синяя. Такая же, как лицевая сторона.
Димон выдохнул и посмотрел человеку в лицо. Он даже не заметил, когда начал пятиться.
– Димон, ты чего? – спросил человек. – Это же я.
Он улыбался, как Кирюха, только дольше. Он говорил, как Кирюха, только медленнее. Он был одет как Кирюха, только изнанка его спортивной кофты оказалась не того цвета.
Это не с Кирюхой что-то случилось, пока он оставался один в погребе, это был вообще не он.
Затылок и спина заледенели.
– Иди сюда, Димка, – энергично, уверенно сказал человек. С чуть растерянной усмешкой в конце, как полагалось, чуть дрогнувшим голосом, как надо бы, но Димка ему не поверил.
– Да Дим, – шаг ближе. – Да что с тобой?
– Кофта с изнанки красная, – только и сказал Димон. – Где твоя кофта, с изнанки красная?
Человек опустил голову, потянул язычок, наглухо застёгиваясь.
– Она всегда такая была, – сказал он. – Тебе показалось.
* * *
…Димка вернулся слишком быстро, Кирюха даже удивился не без испуга, когда тень перекрыла свет.
Он обернулся, привстав, и увидел силуэт, который моментально узнал. Силуэт призывно махнул рукой – дважды, широким жестом.
– Дим?
– Иди сюда, – позвал Димка.
– Ты фонарик принёс?
Коробка из-под монпансье или чего там, правда, оказалась пустой, набитой каким-то пеплом; в банках по преимуществу была невообразимая бурая субстанция, в двух – нечто вроде маринованных помидоров, под ровным белым слоем мути и в непрозрачном рассоле. Бока у них расползлись. Было ещё что-то, слоистое, как коктейль, с выпавшим осадком. Кирюха вдруг представил, что будет, если проткнуть крышку, воткнуть гофрированную трубочку и глотнуть, и его спазматически передёрнуло.
Книги на полке, которых было меньше, чем ему показалось сначала, заплесневели – он прикоснулся раз, понял, отдёрнул руку и больше не стал их без фонарика трогать.
– Иди сюда, я тебе кое-что интересное покажу! Там, в доме.
– А что там?
Силуэт молча махнул рукой.
Вздохнув и ощущая неясное раздражение, Кирюха начал подниматься. Нога ныла. Он только теперь, запоздало, понял, что поездка ему не очень-то и нравится. Да и по Димке, честно сказать, это тоже было заметно, ещё раньше.
Поднимаясь по корявым ступенькам, он подумал о том, что пора бы и выбираться домой. И хрен с этой шелковицей.
Снаружи всё как-то изменилось, погода ухудшилась, ветер стал мокрым, и даже сюда к нему примешался мерзкий запах удобрений. Сизая муть застилала небо, отбирая жёлтый цвет. Явно собирался ливень.
– Так что там? – спросил он, щурясь на жёлтом предгрозовом свету.
– Пошли покажу.
– Что-то интересное?
– Да, я увидел и сразу назад к тебе.
– Хм. Пошли, – сказал Кирюха. – А вообще, видно, пора выбираться к машине, смотри, какое небо.
Димка не глядя кивнул. Он уже шагал к дому, и Кирюха двинулся за ним.
* * *
Димка пятился вдоль заросшей улицы. Человек, который выглядел, как Кирилл, вроде почти и не шевелился, не гнался за ним, но до него как была пара метров, так и оставалась.
– Дим, да что ты? – всё повторял он. – Да это же я!
В ушах шумело, и Димка почему-то понял, что звона кузнечиков и гудения лягушек он давно, давно уже не слышит – нереальный, низкий, завораживающий гул был под стать жёлтому, дающему дымные, глубокие тени свету.
