– Гххх… Вермишели сварю. Соль есть. И хата вчера топилась… Два часа топишь – потом шуруешь нах! – пролаяла сухощавая крепкая старуха.
– Пшенка. Можешь покемарить, сколько нужно. Да хоть до вечера спи, – лохматая в болячках тетка отпихнула старуху локтем, вылезла вперёд. Закашляла густо. Противно, – Только одной мало будет. Давай две!
– Сгуща полбанки. Тушняк. И памперсы! Пачка памперсов на семи-девятимесячную девочку. Как?
Вот эта – в валенках, в намотанном на голову пуховом платке, с бледным лицом, исчирканным опасной бритвой неглубоко, но часто (у нас тоже многие бабель-хомы себя резали – думали, что так на них не позарятся босы), подходила мне больше остальных. В глазах первой старухи читалась спокойная расчётливость. Такая запросто может обчистить. А судя по осанке и жилистым ручищам, сил у неё на это хватит. У лохматой бабы силёнок и мозгов поменьше, зато стопроцентно гниды в башке, сифак или что похуже. А вот эта в валенках – ничего. Годится.
– Да-да! Я согласна. Пойдёмте скорее! – часто закивала я, и мы побрели к улью. На третий этаж я поднялась, даже не запыхавшись, хотя устала страшно. Зато моя хозяйка еле ползла, и, значит, я не ошиблась с выводами – нет у неё ни сгущи, ни тушняка. Голодает уже дня три, минимум.
Деревянная дверь в угловую двушку была раскурочена бензопилой и сверху кое-как прикрыта чёрным полиэтиленом.
– Босы продрочили? Чпокнули кого? Махач был или тупой шмон? – спросила я, уже особо не прикидываясь паинькой. – Давно?
– Давно…
– А порезалась-то хоть до или после?
– После… А надо было до. Да ты входи. Располагайся. Давай мне одного маленького – подержу. Какой хорошенький. Спит? Сынок? Слинг-то размотай. А там у тебя кто – дочка? У меня тоже дочка была… Алёна.
Она потянулась руками к моей Полечке. Откинула с изрезанного лба спутанную чёлку, и я тогда впервые увидела её глаза. Белые глаза, пустые. Страшные. В общем, я и так-то предполагала, зачем она меня к себе позвала, поэтому медлить не собиралась, а теперь, разглядев белую муть её безумия, тем более. Вырубить её оказалось проще простого – один удар коленом под дых, ребром ладони по шее, и хозяйка уже скрючилась на полу. Удар заточкой в артерию. Аминь! Женщина вытянулась во весь крошечный коридор, став вдруг неожиданно красивой.
Захныкала Поля.
«Тссс… Сейчас поменяем подгузник, поспим, попьём и дальше. Хочешь водички? Ну, как хочешь, а я попью». В ведро с талым снегом попало немного хозяйкиной крови, но вкус от этого ничуть не изменился – железо с примесью тухлецы. Быстро покормив дочь грудью, я направилась в обход квартиры. Шмонать хату после босов смысла не имело, но я всё же прошлась по комнатам, порылась в комодах, проверила антресоли. Ничего съедобного или ценного, кроме коробка спичек, не нашла, зато в детской добыла кучу одёжек на девочку, включая отличный тёплый комбинезончик. Полинке он оказался как раз. Сухая, сытая и согревшаяся, Полинка нежилась в сказочной колыбельке, размахивала ручками, гулила и улыбалась. Над её личиком кружились серебряные рыбки и золотистые морские звёздочки. А ещё солнышко. Красное, как… как… ну, как солнышко.
В чужой ванне жарко полыхали чужие книги. Учебники по психологии и философии, всякие Юнги и Канты, бессмысленные Бегбедеры и Уэльбеки… То, что ни продать, ни обменять нельзя – только сжечь. Странно, отчего хозяйка предпочла сидеть в холоде при таком-то топливном ресурсе? Увы, её уже не спросить! Я привалила тело под дверь так, чтобы коридор оказался полностью перекрыт и чтобы чужаку нельзя было войти внутрь, не споткнувшись, потом легла на неразложенный диван, прижав к себе Сенечку. Полуоткрытый младенческий ротик был направлен точно на вход.
Очнулась я моментально, едва в коридоре шумнули – кто-то забрался в квартиру, но сперва споткнулся о труп, а потом поскользнулся в луже загустевшей крови. Но вскакивать и орать не стала, наоборот, притихла. Задержала дыхание. И когда в проеме появился невысокий силуэт, надавила сперва на кнопку фонаря, слепя дорогого гостя, и тут же, скользнув ладонью под Сенечкину шапку, нажала на спусковой крючок «Макарова». Сенечка вздрогнул и мотнул головой, словно его ущипнули за щёчку. Незваный гость обрушился на пол.
– Аминь! Думала, сука, хабриком разжиться? Вдову, мать двоих детей, стерва, зачпокать собралась? Деток её малых не жалеючи? А ведь, поди, тоже рожала? Дети-то есть? А?
Старуха – та самая, что предлагала с утра вермишели, внятно ответить не могла, но яростно хрипела и сучила ногами. Пуля пробила бабке диафрагму. Шмонать её я не стала – вряд ли она, отправляясь сюда, прихватила собой теплого пирожка или домашних булочек. А вот ножны с ремня сняла, и пчак, конечно же, подобрала.
– Ary, агууу, – загулило в детской. Зазвенели нежно рыбки и звёздочки.
– Проснулась? Вот и ладно. Пора нам. Иди-ка к маме, Полечка. Мама тебя сейчас покормит, и вперёд…
* * *
Самое святое, что только есть на Земле – материнство. Душа и лицо мадонны, склонившейся над спящим своим младенцем, наполнены божественной благодатью. Нет прочнее связи, чем связь между матерью и ребёнком. Нет ничего больше материнской любви. И нет никого сильнее, яростнее и страшнее женщины, защищающей своё дитя. Кто дает ей на это силы? Кто поддерживает её в её решимости? Кто помогает, кто ведёт, кто освещает её путь?
– Господь милосердный! Что ещё за херня?
– Зачэм вопэш сильна громка, Коля, друг? Да? Не надо вопэть! Надо тиха-тиха, если не хочэш на жопу бо-бо. Што за хэрня?
– Ну, не то чтобы херня – женщина… Баба. Одна. Точнее, не одна. С детьми, похоже. Один в руках, другой на животе привязанный в тряпках валандается.
– Мэртвый баба, да?
– Зачем мертвая?.. Живая. Слушай, она прям в нашу сторону идёт. Гляди сам.
Бородатый парень, похожий немного на взволнованного дьячка, немного на дизайнера интерьеров, протянул бинокль пузатому армянину, одетому в женскую долгополую шубу, вывернутую наизнанку. Шёлковая, когда-то блестящая подкладка была вся засалена, испачкана не то в грязи, не то в собачьих экскрементах, но всё равно выглядела роскошно. Армянин взял бинокль, приложил его к горбатой переносице и сморщился.
– Ай. Протэрать стёклышко нада, да. Свиня ты, Коля. Вот как в хрен смотрю, слушай, да!
– Ну… – парень нетерпеливо подпрыгнул на месте. – Видишь?
– Вижу, – армянин нахмурился. – Коля… баба если так дальше будэт гулять бэзалабэрно, то сам знаешь, да? Как бы, Коля, друг, нэ нашэ это с тобой бо-бо. Но там два дэтишки, да.
– Да, Аванес Гургенович, – прошептал Коля. – Может, я сбегаю, а? Приведу сюда?
– Ты сиди на жопэ, не суйся. Я тиха-тиха, как мыш, пойду сам её встречу. Да?
– Аванес Гургенович, я все-таки моложе и сильнее…
– Да? – армянин развернулся и, не отнимая от глаз бинокль, уставился прямо на юношу. И несмотря на комичный вид, выглядел он сурово и даже страшно.
