И он повторял это «защитю», расстегивая штаны, улыбаясь глупой детской улыбкой, и трогая меня тонкими отчего-то липкими пальцами, и суясь губами в мою шею. А я слушала, как гулит Полечка, которую я осторожно положила на пол рядом с реборном, и думала, что патроны, мотор и три канистры бензина – это отлично. Великолепно! Блестяще! Изумительно! Зачёт!
Правда ведь, Полечка? Мама ведь у тебя молодец? Мама ведь могла в любую секунду кончить эту слюнявую гнусь, но не стала – потому что слюнявая гнусь приведёт нас к машине, а машина, Полечка, это наша с тобой жизнь.
* * *
Я позволила Коле помочь мне с пальто и слингом и доверила тащить свою почти пустую наплечку. Он порывался помочь и с «детьми», но я как-то отболталась. Было это нетрудно. Возбужденный, жалкий Коля продолжал твердить про то, что он всех чпокнул, и что мне теперь есть на кого положиться, и про любовь, и так далее, и тому подобное. А я вся исхохоталась внутри, потому что теперь у меня имелось целых три канистры бензина! А у Коли имелось всего лишь несколько минут.
Хитрый Аванес мог бы всё почуять сразу, но его сильно сбивали и расслабляли мои «дети». Доверься он нюху, прислушайся к интуиции, вряд ли позволил бы мне забраться на заднее сиденье абсолютно целого патрика, не повернулся бы спиной, ковыряясь в замке зажигания.
– Маша… Ты пристэгнись, да. Не очкуй и не бзды! Сейчас поедем… Утром на мэсте будем, да! Коля, давай быстро-быстро тоже садись, не как мышка, да.
Коля Зверев звонко и много отливал на обочине.
Когда же он подбежал к машине, с Аванесом было кончено. Пчак снес старому хачу все сухожилия, и седая голова откинулась назад, держась на одних лишь позвонках. Тело Аванеса грузно вывалилось из машины, голова глухо стукнула об асфальт. Аминь!
– Что? Маша… Как? Почему, Мария Владимировна? Я же вас люблю!!! – человек с жидкой бородкой, похожий не то на испуганного дьячка, не то на дизайнера интерьеров, нелепо размахивал руками, прыгая перед капотом. – Мария Владимировна! Я и вас защитю! И детей! Помилуйте, мы же интеллигентные с вами люди!
В эту секунду я и осознала, что кончилось то последнее, что оставалось ещё во мне от бабель-хома. Кончилась та крошечная тварюшечка, что должна была сейчас чувствовать себя униженной, использованной и несчастной. Та, что искала сперва защиты, потом возмездия, а позже – и неопровержимых доказательств своей силы и бесстрашия. Больше мне этого не требовалось.
И я в последний момент резко вывернула руль вправо, чтобы не задеть Колю Зверева, но все-таки случайно чиркнула зеркалом по плечу. Коля поскользнулся, упал, закричал не то от боли, не то от страха того, что я сейчас развернусь и вплющу его вместе с его бородой, кандидатской степенью и убогой любовью в заснеженное шоссе…
Но кому это интересно? Хома нах. Пусть коптит.
– Полечка… Поехали, милая! Пора домой.
До хозяйства вентов мы с Полей добрались нескоро. Через целые сутки. Пришлось долго рыскать по пустым дорогам, пару раз убегать от погони и даже отстреливаться из «Кедра» до тех пор, пока не опустел магазин. Потом пришла очередь «Грачей», и даже Сенечкиного «Макарова». Но мы справились, и в конце концов патрик вывез нас к шлагбауму, за которым виднелась расчищенная от снега, мусора и грязи дорога. Возле шлагбаума стоял БТР с выключенным движком, рядом топтались вооружённые люди в камуфляже. «Хозяйство 0087» – аккуратную надпись на деревянной табличке я несколько раз прочла, сперва жадно глядя в бинокль, а потом уже невооруженным глазом.
– Стоять! Документы… Кто такие? – ствол пулемёта уставился прямо на меня. – Откуда?
– У меня дети!!! То есть ребёнок. Дочка! – закричала я, опуская стекло. – Полечка… Мы из города, ищем убежища в хозяйстве. По профессии я – учительница. И мне всего тридцать лет. Могу ещё рожать!
– Выйти из машины с поднятыми руками! – от группы вентов отделился высокий мужчина. Двинулся в мою сторону легкой, упругой и немного наглой походкой. – Я кому сказал выйти? Ну! Живее…
– Я… я… сейчас.
– Бляяя… Ну давай уже вылазь! Чего ты там телишься уже час, тупка?
* * *
Сидеть лучше, чем стоять! Сидеть лучше… Особенно если через опущенное стекло патрика смотрит на тебя не мигая твой бывший мужчина. Тот, который восемь недель назад бросил тебя одну умирать и ушел, даже не обернувшись.
– Рыжий… Я же не выживу без тебя! Останься… Или возьми с собой! Или убей, – я боялась цепляться за его рукава, потому что у Рыжего были бита и трав-мат, а в глазах звериное, неудержимое веселье.
– Да нахрен ты мне такая сдалась? – не то он хотел этим сказать, что больше меня не тронет, не то, что от меня нет ни ему, ни кому-то ещё никакой пользы. – Ни трахаться, ни готовить, ни рожать не можешь. Вали нах!
Он не оставил в доме ни еды, ни медикаментов, ни денег – ничего, что дало бы мне возможность продержаться хотя бы сутки. Но я продержалась. И сутки, и двое. И восемь недель. И ещё целых четыре с половиной дня. Я прошла через город, я не замерзла, не сдохла от голода, не стала жертвой потроха или босов, я сносила тридцать три пары железных сапог, чтобы… что?
Сидеть лучше, чем стоять. Глаза вниз. Руки на коленках. Губы дрожат. Господи, почему так дрожат губы?
– Что там, Рыжий? Что за баба? Что за хабр? – шипит рация.
– Ого! Братики! Сюрприз так сюрприз! Я эту телку прекрасно знаю! Это ж моя бывшая… – кричит Рыжий в микрофон и подмигивает мне. – Тупая, и к тому же пустая. Яловая телочка-то.
– А что она там про детеий… иууиии теий… за-двигаауиет? – на линии помехи.
– А хрен поймет! Вижу на заднем сиденье два куля. Не шевелятся. Может, подобрала где дохлых? Ого! Нет! Невероятно! Валите сюда все! Я знаю, кто это! И вы должны это видеть! Давайте, давайте, тут безопасно. Это ж моя бывшая!
От бэтээра к патрику бегут люди. Дюжина или больше. Переговариваются между собой, смеются. Выглядят расслабленными. Они окружают машину, приклеиваются к окнам. Рыжий запускает руку через приоткрытое водительское окно, нажимает на кнопку – все стекла едут вниз.
– Слушай, правда ведь дети, – говорит кто-то, кивая на Сенечку. Мне пришлось его вчера развернуть, чтобы достать пистолет, и теперь он лежит сзади полуголый и несчастный. – Надо бы пропустить внутрь.
– Аххаха… Хааахха… Это знаешь что? Думаешь, ребёнок? А вот нах! Это реборн. Кукла такая. Она его у соседки спиздила… Нет, ну ты подумай – тупка туп-кой, а допёрла!
Чьи-то толстые пальцы трогают Сенечку за ножки. Сперва неуверенно, потом грубо. Как куклу. Как кусок резины. Я молчу. Наблюдаю за происходящим в зеркало.
– С ума сойти. Как настоящий! А второй? Тоже реборн?
– А хрен её знает. Эй, тупка, что там у тебя? – до Полечки дотянуться Рыжему не удается – она от него слишком далеко.
– Тут не кукла – штуковина какая-то, слушай… Не пойму никак!
Вент, стоящий с той стороны, где лежит Полечка, поддевает дулом автомата одеяльце и тянет его на себя. Комбинезончик кое-где порвался, но всё ещё ярок и очень красив. С Полечкиной головы сползает капюшон.
