Без видимого усилия он проткнул палочками запястья Мэдлин, пригвоздив ее к столу.
— Ты, конечно, права, — прорычал он. — Лара не потерпит, чтобы один член семьи убивал другого. Это плохо скажется на имидже Короля. — Он сжал лицо Мэдлин пальцами и притянул к себе так, что пригвожденные к столу руки изогнулись под болезненно-неестественным углом. — Я блефовал.
Он оттолкнул ее обратно на стол.
— Верно, — продолжал он. — Ты член семьи. А родственники не убивают друг друга. — Он оглянулся на Жюстину. — Они делятся самым дорогим.
Они с Жюстиной встретились взглядами, и на лице ее заиграла легкая, жестокая улыбка.
— Ты хотела отведать ее, — произнес Томас, сплетясь пальцами с обтянутыми перчаткой пальцами Жюстины. — Что ж, Мэдлин, угощайся на здоровье.
Жюстина наклонилась и поцеловала Мэдлин Рейт в лоб. Серебряные волосы закрыли завесой их лица.
Вампир завизжала.
Визг ее потонул в грохоте музыки.
Спустя несколько секунд Жюстина подняла голову и медленно провела волосами по всему телу Мэдлин. Вампир бешено извивалась и визжала, но Томас удерживал ее за руки. Там, где волосы Жюстины касались обнаженной плоти, кожа шипела и темнела — где докрасна, и на ней вспухали волдыри, где дочерна. Только превратив одну ногу Мэдлин в сплошной ожог, Жюстина оторвалась от нее, и они с Томасом поднялись.
Лицо Мэдлин Рейт тоже потемнело от ожогов, а на лбу чернел печатью след губ Жюстины. Она лежала на спине, по телу пробегала волнами слабая дрожь. Кричать она больше не могла: задохнулась от боли.
Рука в руку Томас с Жюстиной начали спускаться по лестнице. Я пошел за ними.
Когда они проходили под решеткой приточной вентиляции, поток воздуха сдул прядь волос Жюстины, и они скользнули по руке и груди Томаса. На светлой коже мгновенно вспухли тонкие алые полоски. Томас даже не поморщился.
Я догнал их и протянул Жюстине пару карандашей, которые выудил из кармана плаща. Она кивком поблагодарила меня и поспешно заколола волосы. Пока она приводила в порядок прическу, я оглянулся.
Мэдлин Рейт лежала неподвижно, задыхаясь — но белые глаза ее горели ненавистью.
Томас выдернул заткнутую за пояс майку, надел ее, а потом снова обнял Жюстину и крепко прижал ее к груди.
— Ты в порядке? — спросил он.
Жюстина кивнула, не открывая глаз.
— Позвоню домой. Лара пришлет за ней кого-нибудь.
— Ты ее оставляешь здесь так. Она ничего не натворит? — поинтересовался я.
Он пожал плечами.
— Не мог же я убить ее. Однако и браконьерство в нашей семье не поощряется. Подумать, так показать это Мэдлин — моя святая обязанность. Она это заслужила.
Жюстина прижалась к нему чуть сильнее, и он ответил ей тем же.
Мы двинулись по лестнице дальше. Признаюсь: мне не терпелось уйти из «Зеро».
— И все же, — задумчиво произнес я, — мне как-то неловко оставлять ее вот так. Мне кажется, кто-то из нас перестарался. Мне ее даже жаль немного.
Томас оглянулся на меня, выгнув бровь.
— Жаль?
— Угу. — Я задумчиво прикусил губу. — Может, мне не стоило говорить ей про Джессику.
Глава десятая
Жаркая летняя ночь показалась нам на десять градусов холоднее и в миллион раз чище по сравнению с воздухом в «Зеро». Томас свернул направо, нашел пятачок тени у погасшего фонаря и привалился плечом к стене. Так он постоял, низко склонив голову, минуту или две.
Я ждал. Мне не было нужды спрашивать у Томаса, что не так. Все, что он обрушил на Мэдлин, стоило ему энергии — той, которую другие вампиры пополняют, кормясь своими жертвами. Так, как это проделала несколько минут назад Мэдлин с тем бедолагой в клубе. Томас вовсе не расстраивался из-за того, что произошло в «Зеро». Он просто проголодался.
Борьба Томаса со своим Голодом носит затяжной и весьма непростой характер. Одержать в ней окончательную победу скорее всего невозможно. Однако он не прекращает попыток. Остальные члены семьи Рейтов считают его сумасшедшим.
Но я его понимаю.
Придя в себя, он вернулся ко мне; черты лица его сделались холодны и незыблемы как антарктические горы.
Вдвоем мы направились к стоянке, где он оставил машину.
— Спросить можно? — поинтересовался я.
Он кивнул.
— Белые вампиры получают ожоги, только когда пытаются кормиться тем, кого коснулась истинная любовь, так?
— Все не так просто, — негромко произнес Томас. — Скорее это зависит от того, как сильно руководит твоими действиями Голод при этом прикосновении.
Я хмыкнул.
— Но ведь при кормежке Голод берет власть.
Томас медленно кивнул.
— Тогда зачем Мэдлин пыталась кормиться Жюстиной? Не могла же она не понимать, что это причинит ей боль?
— По той же причине, по которой это делаю я, — ответил Томас. — Она ничего не может с собой поделать. Это рефлекс.
— Не понимаю, — нахмурился я.
Он молчал так долго, что я решил было, что он не ответит. Но он все-таки заговорил.
— Мы с Жюстиной вместе уже много лет. И она… она много для меня значит. Когда я рядом с ней, я ни о чем другом не могу думать. Только о ней. А когда я до нее дотрагиваюсь, все мое существо требует, чтобы я от нее не отрывался.
— И твой Голод — не исключение, — пробормотал я.
Он кивнул.
— В этом мы сходимся, я и мой демон. Поэтому я не могу коснуться Жюстины без того, чтобы… чтобы не выпустить его поближе к поверхности — ты, наверное, так бы это назвал.
— И он обжигается, — кивнул я.
— Мэдлин — противоположный конец спектра. Она полагает, что может кормиться на ком захочет и когда захочет. Людей она не замечает. Она видит только пищу. Голод управляет ею всецело. — Он недобро улыбнулся. — В общем, для нее это рефлекс, как и для меня.
— У тебя все по-другому. Для нее так со всеми. Не только с Жюстиной.
Он пожал плечами.
— Мне плевать на всех. Я переживаю за Жюстину.
— Ты — не такой, как все. А для нее, выходит, все одинаковы, — предположил я. — Не только Жюстина.
Он снова пожал плечами.
— Мне плевать на всех остальных. Меня волнует только Жюстина.
— Ты не такой, как все, — повторил я.
Томас повернулся ко мне; лицо его застыло словно лед.
— Заткнись, Гарри.
— Но…
Он понизил голос до хрипловатого рычания.
— Заткнись. Ну?
