На мгновение она пристально посмотрела на Анастасию — а потом на меня.
Ларины глаза разом посветлели на несколько оттенков, полные губы раздвинулись — она вдруг поняла. На лице ее заиграла очень, очень легкая улыбка. Она не спускала с меня глаз.
Я отвернулся (немного торопливо), забрался в «ройс» и тронул его с места. И не оглядывался до тех пор, пока поместье вампиров не осталось в пяти милях позади.
Анастасия не дергала меня до тех пор, пока мы не оказались в ближних пригородах, и только тогда повернулась ко мне:
— Гарри?
— Мм-м? — откликнулся я. С точки зрения вождения «ройс» мало отличался от танка. Инерция его находилась в прямой зависимости от массы, усилители руля и тормозов отсутствовали как класс. Эта машина требовала уважения к законам физики, а еще надо было просчитывать все свои действия на несколько шагов вперед.
— Ты мне ничего не хочешь сказать? — поинтересовалась она.
— Черт, — пробормотал я.
Она смотрела на меня глазами, которые показались мне в несколько раз старше ее лица.
— Ты надеялся, я не услышу то, что говорила Жюстина.
— Угу.
— Но я слышала.
Минуту или две я вел машину молча.
— Ты уверена? — спросил я наконец.
Она тоже подумала, прежде чем ответить.
— А ты уверен, — произнесла она уже мягче, — что ничего не хочешь мне сказать?
— Капитану Люччо — ничего, — буркнул я. Это вышло жестче, чем мне хотелось бы.
Она протянула левую руку и положила на мою правую, которой я держался за рычаг переключения передач.
— А Анастасии? — спросила она.
Я невольно стиснул зубы. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.
— У тебя есть родные?
— Да, — кивнула она. — Формально есть.
— Формально?
— Те мужчины и женщины, с которыми я росла, которых знала? Они уже несколько поколений как умерли. Их потомки и сейчас живут по всей Италии, в Греции, даже в Алжире несколько человек — но не думаю, чтобы они горели желанием приглашать свою прапрапрапрапрапрапрабабку в гости на Рождество. Они мне чужие.
Я нахмурился, обдумывая это, потом посмотрел на нее.
— Чужие.
Она кивнула.
— Большинство людей, Гарри, не готовы смириться с тем фактом, что люди могут жить так долго, как мы. Есть отдельные семьи — Марта Либерти, например, живет вместе с одной из своих прапра-не-знаю-сколько-раз-правнучек и ее детьми. Но гораздо чаще попытки чародеев поддерживать близкие отношения с родней плохо кончаются. — Она склонила голову, проверяя, хорошо ли держится перевязь. — Раз в пять или шесть лет я навешаю своих — смотрю издалека так, чтобы они не заметили. Проверяю, не появился ли на свет кто-нибудь, обладающий нашими способностями.
— Но когда-то у тебя была ведь настоящая семья.
Она вздохнула и отвернулась к окну.
— Ну да. Только очень давно.
— Я помню отца. Немного. А так рос сиротой.
Она поморщилась.
— Dio, Гарри! — Ее пальцы сжали мне локоть. — У тебя что, вообще никого не было?
— И уж если я нашел кого-то, — продолжал я перехваченным — так сдавило горло — голосом, — я пойду на все, чтобы защитить его. На все.
Так и продолжая глядеть в окно, Анастасия вдруг зашипела — похоже, от злости.
— Маргарет. Чертова эгоистичная сучка.
Я удивленно покосился на нее. Это едва не стоило нам жизни, потому что обгонявшая машина подрезала нас, и я еле успел затормозить.
— Ты… ты была знакома с моей матерью?
— Все Стражи знали ее, — негромко ответила Анастасия.
— Она что, тоже работала Стражем?
Анастасия, помедлив, покачала головой.
— Она считалась угрозой Законам Магии.
— Что это значит?
— Это значит, она сознательно балансировала на грани нарушения Законов — так близко, как только могла. При каждом удобном случае. Всего через год после того, как ее приняли в Совет, она развернула агитацию за внесение изменений в Законы.
На некоторое время я сосредоточился на дороге. До сих пор никто из Совета не говорил мне столько о той загадочной женщине, что подарила мне жизнь. Руки как-то разом вспотели, сердце колотилось быстрее, чем полагалось бы.
— Каких изменений?
— Ее бесило то, что в Законах нет ни слова о добре и зле. Она возмущалась тем, как чародеи используют свои способности, чтобы выманивать у людей деньги, унижать смертных и манипулировать ими. И больше всего тем, что основная цель Законов, по ее словам, — не мешать таким чародеям и не запрещать другим следовать их примеру. Она хотела дополнить Законы понятием справедливости, одновременно ограничив отдельные сферы применения магии.
Я нахмурился:
— Надо же, монстр какой.
Она медленно выдохнула.
— Только представь себе, что получилось бы, если бы она добилась своего.
— Я не подвергался бы на протяжении долгих лет незаслуженным преследованиям Стражей?
Губы ее сжались в жесткую линию.
— Стоило бы такому понятию как «справедливость» найти отображение в своде наших Законов, как Совет неминуемо оказался бы втянутым в события, происходящие во внешнем мире.
— Ужас какой, — хмыкнул я. — Горстка чародеев, пытающихся насаждать в мире добро… что может быть страшнее?
— Смотря какое добро, Гарри, — вполголоса заметила Анастасия. — Нет таких, чтобы считали себя законченными мерзавцами, а свои действия преступными. Многие из самых жестоких тиранов в истории руководствовались благими намерениями или предпринимали действия, которые сами считали «жесткими, но оправданными». Каждый из нас сам себе представляется героем.
— Угу. Трудно, например, определить, кто был доброй, а кто злой стороной во Второй мировой.
Она закатила глаза.
— Ты, Гарри, учился по истории, написанной победителями. Я-то сама пережила это, так что могу сказать тебе: в те дни все было далеко не так однозначно. Да, говорят о зверствах в нацистской Германии. Однако на каждый реальный случай приходится пять или шесть выдуманных. И как, скажи, распознать, где правда, где пропаганда, а где голый вымысел и мифы тех, на кого напала Германия?
— Но, может, задача стала бы проще, найдись там два или три чародея, чтобы помочь? — предположил я.
Она искоса посмотрела на меня.
— Тогда, следуя твоей логике, Совету стоило бы уничтожить и Соединенные Штаты.
— Чего?
