Штормовое предупреждение, которое мы какое-то время удерживали на расстоянии с помощью нашей аппаратуры, вернулось снова. Циклон, угрожающий Титуану, приближается, и какой бы достойной ни была наша попытка укрепить сердце, она напоминает мне наши прежние безнадежные забеги в попытках уменьшить потери. Я уже слышу, как гремит гром. Каким будет ливень? Какой ущерб он нанесет?
В операционной удаление аппарата оказалось трудоемким из-за спаек и шрамов, которые повлекла его установка. И все же наша ставка сыграла: сердце после реабилитации вполне справлялось с тем, чтобы самостоятельно обеспечивать кровообращение, даже если при этом приходилось тратить свои резервы. Мы закрыли грудную клетку с большим облегчением, так как сердечная недостаточность на операционном столе – весьма вероятный поворот – поставила бы нас в очень щекотливое положение. Я уже решил, что в таком случае, несмотря на возможное преследование со стороны отца, снова поставлю аппарат, даже если это решение только загонит нас еще глубже в колею. К тому же я не хотел бы, чтобы я или моя команда несли настолько прямую ответственность за такой провал.
Удивительно, но уже через одну ночь Титуан проснулся.
– Как ты себя чувствуешь? Не очень больно?
– Нет, спасибо, все хорошо.
Он не разделял нашего беспокойства. Конечно, он видел лишь внешний аспект проблемы, а именно: он избавился от этой огромной машины.
К нашему удивлению, следующие дни подтвердили, что идет функциональное восстановление сердца в поисках дополнительных сил. Очень многообещающий знак, который вернул нам немного надежды. Но вопросы относительно наших расчетов и прогнозов все равно остаются. Как и вопрос, не недооценили ли мы способности этого сердца.
Буря не разразилась. Кажется, она даже отступила. И все-таки небо вдалеке остается облачным и угрожающим для тех, кто знает его суть. Пусть Титуан повеселел, пусть его сердце проявляет отвагу, о которой я и не подозревал, но он продолжал меня беспокоить. Скорее по опыту, чем из предчувствия.
Что касается его родителей, то, хотя я и не стремился их избегать, я встречал их лишь случайно. Они сохраняли любезность. Я поинтересовался у медсестер, как они реагируют на эту новую ситуацию. Они заверили меня, что с их стороны нет никакого торжества перед фактом, что их ребенку действительно удается жить без аппарата и без трансплантации.
Титуан покинул отделение интенсивной терапии через десять дней после удаления насоса, а еще три недели спустя вернулся домой. Это было в мае, через восемь месяцев после его поступления к нам. Он вернулся без искусственного сердца и без нового сердца, без тех замен, которые казались нам такими необходимыми. Конечно, он должен был каждый день принимать солидное количество лекарств, и мы надеялись, что он и его родители будут очень щепетильны в этом вопросе. Раз-другой я спрашивал о его состоянии у Урса, который продолжал его наблюдать:
– Неплохо, хотя в плане возможностей сердца с момента выписки нет особого прогресса.
– Так он приезжает на осмотры?
– Да, ни одного не пропустил.
– И принимает лекарства?
– Да, я уверен. Он сам уже достаточно ответственный, да и его родители ни разу не отступили от правил в этом вопросе.
В моем детстве, в эпоху неточных прогнозов погоды, мы лихорадочно стучали по старому барометру и смотрели на небо в поисках знаков, предвещающих солнце или дождь, чтобы заняться покосом или отложить его. Пора начинать уборку урожая или подождать еще несколько дней, чтобы жатва была лучше? Напряжение партии в покер – то ли проиграешь все, то ли удвоишь выигрыш – заставляло нас беспокойно спать. Малейшее трепетание листвы вызывало тревогу. Инстинктивно мы принимались определять направление ветра, особенно опасаясь западного, он всегда приносил дожди. На следующий день мы благословляли или проклинали эти предупреждающие знаки, которые, впрочем, часто нас обманывали. Урожаи, которые должны были пасть под потоками воды с неба, стояли, пока не были скошены ножами нашей жатки, а другие, гордо высившиеся под безоблачным небом, вдруг рушились от разрушительной грозы, возникшей неизвестно откуда. Сегодня наука заменила прорицателей, народные приметы и молитвы, а также наблюдение за звездами, небом и ласточками. Сегодня прогнозы погоды практически не ошибаются.
И в моей области все непредвиденные обстоятельства и тайны, которые одно время окружали сердце, постепенно вытеснены надежностью и прагматизмом нашей науки. Под ее неумолимым натиском живое сердце вынуждено было сдать почти все свои тайны – для нашего блага и особенно для блага наших пациентов. Наши приборы вскрыли его желудочки и клапаны. Им удается расчленить каждую их часть. Их сила и потенциал измерены и посчитаны. Эти расчеты позволяют нам предложить лучшие из возможных способов лечения. Наука также позволяет нам обосновать надежный прогноз выживания. Наконец, она позволяет нам осмелиться заглянуть в будущее.
И все же в этом году лично я очень хотел бы, чтобы эта самая наука потерпела поражение. Я хотел бы, чтобы она ошиблась. Чтобы штормовое предупреждение, которое она постоянно передавала, не сработало. Я хотел бы вернуться в эпоху барометров и ласточек, в то время когда наши опасения, основанные на предчувствиях, часто иррациональных, не получали конкретного выражения.
Я всего лишь хотел бы написать красивый эпилог для Титуана.
В течение нескольких месяцев мы верили, что ошиблись в расчетах. Мы думали, что тяжелые тучи на его горизонте были оттеснены достаточно далеко, и теперь, когда они не несут такой угрозы, они не вернутся с громом среди ясного неба.
Мы думали, что волокна миокарда его сердца не сорвутся в штопор – в фибрилляцию. Что их элементарные сокращения не станут распыляться в разные стороны, сразу растеряв стройный порядок, создающий всемогущее единство, приливную волну, способную вбросить всю имеющуюся кровь в обращение.
Мы думали – или хотели думать, потому что и это нас в некоторой мере устраивало, – что его судьба ускользнет от наших мрачных предсказаний.
А потом – нет. Не тот случай.
К несчастью.
Непоправимому несчастью.
В начале сентября, то есть через четыре месяца после выписки Титуана, мы были потрясены известием, что его сердце перестало биться – ночью, просто так, без всяких предостерегающих знаков.
Что Титуан покинул нас навсегда.
Эта смерть отдалась во мне сухим хрустом, словно сломалась засохшая ветка, и вернула меня в момент, когда я стоял в проеме двери, глядя на лунное гало, на трепещущие деревья, на их качающиеся вершины и ветви. В момент, когда равновесие моей вселенной содрогнулось от едва заметного толчка.
В тот вечер я искал ветер, предзнаменование, знак. Может быть, втайне, движение каких-то неуловимых сил, которые иногда руководят нашим инстинктом так же уверенно, как здравый смысл и все наши сложные научные заключения.
Но я их не нашел.
МЕТЕЛЬ
